— Проходите, пожалуйста, — очень вежливо пригласил капитан Оровальдо, когда они поднялись по причудливо выгнутому крыльцу, вошли в холл и свернули направо — оказались в небольшой по менегротским меркам гостиной-библиотеке.

Внутри тянулись книжные шкафы и шкафчики картотеки; в простенках над декоративными столиками со светильниками и вазами с деревянных щитов задумчиво глядели в вечность оленьи, косульи, кабаньи головы; в торце темнел зев незажженного камина, над ним — два портрета и между ними черная каменная урна с серебряным венком. По центру на небрежно набросанных шкурах стояли друг напротив друга два обитых кожей дивана, четыре таких же кресла и низкий столик между ними.

Голдо в строгом черном костюме сидел нога на ногу и, не реагируя, читал «Деловой Дориат».

— Добрый вечер, господа, — раздалось из дверей, и Белег повернулся на голос — звучный голос, глубокий и мелодичный. — Располагайтесь, прошу. Надеюсь, вы довольны приемом?

Вошедший Маглор приветливо пожал руки им обоим и приглашающим жестом указал на диван.

— Извините, что пришлось ждать. Внешние обстоятельства. Но по крайней мере, вы смогли передохнуть с дороги, — улыбался он тоже открыто и приветливо — и лицом, и ясными голубыми глазами. Вот только, договорив, посмотрел вдруг на капитана, и тогда и улыбка эта, и приветливость взгляда — нет, не пропали, пожалуй, даже обозначились сильнее, но капитан Оровальдо при этом пропустил вдох и попятился.

Многие в Белерианде считали Маглора мягким и миролюбивым, чуть ли не самым податливым из братьев. Заблуждение, в общем, было простительное: оно оправдывалось и манерами, и делами, и самой славой менестреля. Тех, кто знал Маглора ближе, было меньше, но они понимали, почему именно он держит ключевой участок своих Врат; некоторые видели и даже пережили их падение, когда над боем до последнего разносился перекрывающий все командный голос и леденящее «Нáсмерть! нáсмерть стоять!»

Все это было известно и подкреплялось еще и личными наблюдениями. Но кое-что в свое время удивило даже Белега. В той нехорошей истории с обоюдной высылкой после Лейтиан, когда к Границе подкинули сразу десятерых дориатцев, главная беда была не с потрепанными девятью (они-то как раз приходили в себя в госпитале), а с Линдалом: он успешно работал еще с Долгого мира, давно носил голодримские майорские звездочки и был опытным и уравновешенным сотрудником. И вот как раз Линдала вернули без единой царапины, в том же самом отглаженном голодримском мундире — только погоны аккуратно спороли. Линдал был совершенно цел, и тем непонятнее было, почему в ответ на любые расспросы его начинает колотить до слез и зубовного стука, и поделать с этим ничего не смогли ни в госпитале, ни в реабилитационном пансионате. Единственное, что удалось тогда выудить — это то, что двое суток подряд с ним о чем-то беседовал Маглор. Вскоре после этого Линдал чужим дрожащим почерком изобразил рапорт и, оборвав все связи, уехал сначала в Нэлдорет, а затем куда-то в глушь Таур-им-Дуинат.

— Благодарю. Все прекрасно, — коротко ответил Белег, рассматривая участливо приветливого Маглора.

— Очень все прекрасно! Водичка вот у вас совершенно замечательная…

— Да, здесь действительно замечательные термальные воды, — охотно подтвердил Маглор, — впрочем, сам здешний климат способствует — и исцелению людских хворей, и заживлению ран. Предположу, что вы сейчас ограничены во времени, но, если сочтете возможным в будущем — мы рады будем вас принять, господин капитан. И вас, разумеется, тоже, господин Куталион.

— А уж я-то как буду рад! — донесся сочащийся иронией голос.

Карантир бесцеремонно раздвинул их в стороны и прошел к дивану, шумно уселся рядом с братом, сунулся к нему в газету. Это был существенный прогресс: при последней встрече в Барад-Эйтель Карантир сразу обозначил желание дать Белегу в глаз, и военный совет Союза начался немного не с того.

Следом появились Амрас и Маэдрос. Первый просто бесшумно прошел мимо, второй коротко, без рукопожатий поздоровался, но задержался, внимательно взглянув сначала на Турина, затем только на Белега, а затем на братьев. Маглор с видом хорошего хозяина уже отошел и двигал на столе графины и стаканы, Куруфин не поднимал головы от своей газеты и, похоже, действительно читал — водил взглядом по строчкам.

— Я не очень понимаю, что вы рассчитываете услышать, господин Куталион, — негромко заметил Маэдрос. Голос у него был ровный и очень звучный, под стать всему облику. — Дориатская разведка всегда хорошо за нами присматривала. Вы перестали ей доверять?

— Кое-что лучше прояснить лично.

— С этим я согласен, — спокойно принял Маэдрос и добавил: — Мы от диалога не закрывались.

Первая, тогда еще не дориатская даже разведка была прямым продолжением того, как в дни Похода лучшие из охотников прокладывали путь и изучали расстилающиеся вокруг новые земли. То же продолжилось в Белерианде и позднее в самом Эгладоре: рейды отрядов по окрестностям и вдоль границ, составление первых карт, их уточнение, а затем и выслеживание впервые появившихся непонятных и как будто разрозненных банд. Белег в те дни просто возглавлял один такой отряд. Позднее, когда подозрения о едином центре всех этих банд подкрепились реальными данными, в Менегроте задумались об обороне и о необходимости всерьез заняться разведкой. Так в Эгладоре появились первые укрепленные рубежи, а Белег получил свое первое официальное назначение.

В этом ключе все и продолжалось до тех пор, пока в Белерианд не прибыли голодрим, заморские подвиги их не выплыли наружу, и вот тогда возникла новая нужда — и новая идея…

— Оровальдо! Поторопи! — обернувшись к двери, позвал Маэдрос.

Белег тоже обернулся и увидел, что помимо быстро заглянувшего и тут же скрывшегося капитана на пороге стоит еще голдо — очень высокий, очень широкоплечий, широкогрудый; черные волосы, черные брюки, черная рубашка с высоко закатанными рукавами и кожаная портупея с револьвером. Он постоял так, оглядев пространство библиотеки, оглядев Белега и Турина, но не встретившись с ними взглядом, а потом посмотрел на Маэдроса и, словно услышав беззвучный ответ на свой беззвучный вопрос, исчез — вытек в коридор: была тень и стаяла.

Белег и Турин сели на предложенный диван. Напротив, рядом с братьями, устроился Маглор; Маэдрос опустился в кресло и осторожно вытянул ногу, подтвердив, что Белегу не показалось — он действительно чуть прихрамывает.

Наконец из холла снова донеслись шаги вразнобой и торопливая неразборчивая речь. Кто-то споткнулся там перед самой дверью, поймал косяк и глухо выругался.

— …чтобы уши никто не грел. Все, давай, иди…

Амрод вошел последним, придержал за локоть Келегорма и помог ему уместиться в кресле. Дверь бесшумно и плотно закрылась, словно библиотеку запечатали от всего внешнего мира. Стало совсем тихо. Семеро голодрим вокруг замерли на своих местах, наблюдая открыто или исподволь.

Кожаное кресло Маэдроса было самое обычное и совсем не походило на трон или хотя бы на чем-то выделяющееся, особое кресло, а сам Маэдрос — задумчивый, чуть утомленный, в темном повседневном хаки — не выглядел ни торжественно, ни парадно. И все же главенство его не виделось даже — ощущалось полностью; загляни в библиотеку кто посторонний, вовсе не посвященный — понял бы это однозначно.

Маэдрос сидел спокойно и расслабленно, положив на колено здоровую руку, а вторую, с затянутой в кожаную перчатку сомкнутой кистью, так же расслабленно пристроил на подлокотнике. Редко кого судьба своею волей ставила настолько на свое место. Наверное, он мог бы стать и просто хорошим правителем — отдельного поселения молодых мастеров, заскучавших в Тирионе и решивших обосноваться где-то еще на просторах Валинора; лордом того же Химринга, если бы Белерианд не знал войн или если бы голодрим не покидали его, оставшись и основав здесь свои города. С этим бы он тоже справился. Но вот предводитель народа в сложные годы внутреннего раскола, в годы войны и непростые века Долгого мира — кажется, для этой роли он и был рожден.