— Что такое? — выкрикивает он на ломаном английском, с усмешкой уставившись на меня. — Показать тебе мой хрен?

И тут я переживаю приступ настоящего ужаса, потому что плечи его напрягаются и он явно готов ударить. Я не бегу, но иду очень быстро, не останавливаясь и не оглядываясь, просто уношу ноги с кампьелло, тряся головой от омерзения. Как же Венеция может быть такой утонченной и такой грязной одновременно? Как это вообще возможно, что здесь ценят элегантность и при этом унижают женщин?

Оказавшись за пределами Фрари, усилием воли заставляю себя отвлечься от тяжелых мыслей — мне предстоит прекрасный день, и я исполнена решимости получить от него удовольствие.

Встречаюсь со всей компанией, и мы идем в знаменитый ресторан из серии «только для венецианцев». Здесь жарко и душно, зал наполняют разговоры и ароматы искусно приготовленного мяса. Разговор идет о недавней свадьбе подруги Стеф, итальянки хорватского происхождения, и о том, как успешно восточные европейцы интегрируются в итальянскую культуру.

— Когда мы были молодыми, восточные европейцы всегда казались нам чужими, — говорит Лукреция, недовольно морща нос, — не итальянцами… Но когда я познакомилась с ними ближе, то убедилась, что они прекрасно говорят по-итальянски, буквально без акцента. Даже не скажешь, что они не итальянцы! Они изумительно интегрируются, ведут совершенно итальянский образ жизни.

— Когда живешь в нестабильной стране и знаешь, что со дня на день все может в корне измениться, поневоле научишься приспосабливаться, — развивает ее мысль Стеф. — Люди из этих стран, куда их ни помести, везде сумеют прижиться.

— Хорошо, что у них белый цвет кожи, так что одним барьером меньше, — не могу удержаться я от замечания.

— Нет. Дело не в цвете кожи, — резко, раздраженно бросает Стеф, но разговор уходит в сторону.

Позднее тем же вечером при содействии Джиневры и Стеф я могу испытать, насколько удобна в Италии система частного медицинского обслуживания. Для участия в марафоне мне необходима справка от врача, и Джиневра предоставляет мне возможность нанести одноразовый визит к ее доктору. Приемная, расположенная на углу Риальто, с моей стороны, длинная и узкая. Приглушенный свет, приятный аромат… В дизайне интересно обыграны старинные деревянные колонны-подпорки — создается впечатление, будто мы находимся в вестибюле шикарного нью-йоркского отеля эпохи двадцатых годов прошлого века.

Стефания, которая привела меня сюда, входит и спрашивает у сидящих, кто последний.

— Смотря к кому вы, — отвечает одна из женщин.

Следует милая, сердечная беседа. Дама сообщает, что принимают два доктора, и попутно поясняет, кто к какому врачу направляется. Я прячусь за плечом Стефании, думая о том, что никогда не смогла бы жить здесь постоянно. Мне не дано быть настолько непринужденной, я не способна освоить тонкости венецианского этикета, вызубрить церемонный ритуал каждодневного обмена любезностями — ни дать ни взять диалог из учебника итальянского языка для иностранцев.

Мы садимся, раскланиваясь налево и направо. В руках у Стеф пластиковый пакет с кожаными уличными туфлями, которые она только что сменила. Сидящий через два стула от нас мужчина снимает с резной спинки свое пальто, давая ей возможность поставить пакет на стул. Неписаное венецианское правило: не ставьте пластиковые пакеты на пол. Почему — мне неизвестно и непонятно. Исподтишка наблюдаю за людьми, как всегда элегантными донельзя. Вот, к примеру, пожилая синьора: костюм цвета кофе с молоком, шикарная кожаная сумка (цвет сливочной карамели), тени на веках, заколка для волос, часы, туфли — всё в тон. Мне становится ясно: даже умирая, она найдет в себе силы проследить, чтобы ее наряд был безупречным.

— О боже, — я озираюсь по сторонам. — Это поразительно! Смотри, как все шикарно.

— Что-то тут тихо, — разочарованно замечает Стеф. — А ведь обычно можно подслушать такие интересные разговорчики! Но посмотри, какие колонны классные.

— В Англии в подобной очереди разговаривать не полагается. Абсолютно. Сидишь, глядя прямо перед собой. И никаких разговоров!

Наконец подходит наша очередь. В кабинете пахнет розами и фиалками. Доктор — милейшая миниатюрная женщина: бледное овальное личико, нежная кожа, мягкие глаза светло-карего цвета, короткие волосы блестят, как соболий мех; белый халат туго накрахмален. У нее подкупающая манера говорить — интонации просительные, словно она умоляет о чем-то, прижимая руку к сердцу.

Доктор доброжелательно-вопросительно смотрит на нас, и Стеф начинает свою скороговорку, в этом ее трудно превзойти:

— Добрый вечер, доктор, мы подруги Джиневры Тедальди, вашей пациентки. Моя подруга англичанка, ей требуется справка от врача для участия в марафоне… Вы не против, если я сяду? Благодарю вас… Мы просто хотели узнать, что для этого необходимо.

Выясняется, что для участия в марафоне требуется сдать анализы мочи и крови, пройти тест на дыхание, сделать рентгеновский снимок грудной клетки и еще что-то. Странно, что здешние организаторы ставят такие условия. В Лондоне достаточно заплатить регистрационный взнос, и тебя без долгих разговоров запихнут в загон вместе с другими такими же придурками.

Доктор звонит коллеге, чтобы договориться об анализах, разговор у них восхитительно светский:

— Добрый вечер! Доктор Джулио? Я очень надеюсь, что я… О, у меня все прекрасно. Благодарю, как вы любезны… Знаете, у меня тут молодая дама, которая планирует принять участие в марафоне…

Она записывает мое имя и просит расписаться на листке бумаги для подтверждения того, что я была у нее на приеме. Бумага, как я невольно замечаю, явно изготовлена на заказ, фамилия врача начертана красноватым курсивом. Происходит препирательство — синьора очаровательно смущается и так и не соглашается принять плату за свою помощь. Она будто осыпала нас волшебным порошком с кончиков своих изящных пальцев — после разговора с ней мы вспархиваем, как феи, и плывем по воздуху.

— Очень милая женщина, — слабым голоском произносит Стеф.

— Очень милая женщина, — вторю я, словно эхо.

Мы идем в супермаркет, чтобы встретиться там с Джиневрой и закупить продукты для совместного ужина (Джиневра сегодня готовит). Выбирая, что купить, особенно вино, мы так веселимся, что у нас начинается форменная истерика. В супермаркете много молодежи, все занимаются тем же, чем и мы. Мне весело, легко, я чувствую себя свободной и женственной.

— Знаешь, Джиневра отменно готовит! — говорит Стеф.

— Правда? — с улыбкой обращаюсь я к Джиневре.

— Да, — застенчиво отвечает она.

— А что ты умеешь готовить?

— Она может приготовить все что угодно, — говорит Стеф. — Вот в прошлом году она пекла знаменитый римский хлеб — представляешь, хлеб, а внутри ризотто. Я до сих пор вспоминаю.

— Это стало легендой, — признает Джиневра.

— А потом у нее был сицилийский период.

— У меня и сейчас еще сицилийский период, — поправляет Джиневра.

— Был ведь еще и французский период, с набором из пяти сортов сыра.

Я вызываюсь отвезти на место тележку, после того как мы выгрузили из нее продукты. Потом бегом присоединяюсь к подругам, которые ждут меня на улице.

— Ты вынула евро? — спрашивает Стеф.

— Что за евро?

— Евро из тележки[28].

— Вы берете его назад?

— Что?! — пронзительно вопят Стеф и Джиневра.

— Господи, — бормочу я, — а я-то думала, тут тележка стоит евро…

Мои подруги находят это уморительным.

— Не хочу тебя обидеть, Бидиша, но ты и впрямь настоящий литератор, не от мира сего, — удается выговорить Стеф.

— Но я раньше никогда не брала тележку, — признаюсь я. — Даже в Англии. Я вечно на что-то с ней натыкаюсь, к тому же набираю столько, что потом не могу дотащить все до дома.

— Ты ни разу не брала тележку? — визжат девицы.

Зловеще хохоча, бегом возвращаюсь в супермаркет, прочесываю ряды тележек и нахожу чертову монету.