— Это прекрасно, — соглашаюсь я (моя стандартная фраза), — но вам не кажется, что в этом кроется опасность? Чем занимаются венецианцы? Целыми днями ходят по магазинам или по рынку, заходят в разные церкви, сидят в кафе, кого-то ждут, просто смотрят по сторонам…

— Одна моя приятельница, — поддерживает меня Стефания, — называет Венецию золотой клеткой, которую не хочется покидать. Когда она здесь, то даже прогулка по Интернету кажется ей тяжким трудом. И она сказала замечательную фразу: «Знаешь, я бы сравнила Венецию с собственной мамой. Я могу ее критиковать, осуждать, но, по правде говоря, все это ее не задевает. Ничто ее не берет».

Мы уже заканчиваем ужин, когда мимо нас, плавно покачиваясь, проплывает пузатый африканец в длинном, до пят, одеянии, охристо-желтом, с коричневыми и оранжевыми узорами.

— Мустафа! — взволнованно окликает его Грегорио. — Мустафа! Мустафа — мой друг, — поясняет он мне.

У Мустафы плоское грубое лицо. Мне он напоминает английского пастора: маленькие глазки и маленький рот, короткий нос, очень темная кожа и маловатая для его тела вытянутая голова. Он держит в руках два полных, но не тяжелых на вид черных мешка для мусора. К нам он подходит с приторно вежливой улыбкой.

— У тебя найдется «браслет дружбы» для нашей гостьи? Она из Англии, приехала на четыре месяца, — говорит ему Грегорио.

— Да, конечно, — отвечает Мустафа; итальянский у него ясный, с приятным акцентом.

Я по-настоящему заинтригована. Слабо верится, что Мустафа может быть другом родителей Стеф. Скорее он для них — некая дань новым веяниям, объект для помощи и покровительства. Не могу представить себе, чем он может заниматься. Сосед? Учитель? Уличный торговец? Друг друзей? Художник?

Тем временем он сует руку в один из мешков и вытягивает два ярких браслета.

— Это цвета флага свободы, — говорит он, протягивая их мне. — Берите, берите. Это подарок. Всем вам. — Он достает еще браслеты и раздает Лукреции, Грегорио и Стеф.

При разговоре замечаю, что Мустафа говорит неправильно, не изменяя окончаний слов. Его приглашают за стол, он садится на краешек стула и держится очень прямо, не откидывается, не расслабляется. У меня такое чувство, что он был бы рад слинять отсюда, пока о нем не узнали лишнего. Мы обсуждаем «браслеты дружбы» и уточняем значение разных цветов. Лукреция помогает надеть браслеты Грегорио и Стефании. Я сама завязываю свой — не туго, поскольку не собираюсь носить его, «пока не отвалится» (дома я пристраиваю его на решетку входной двери как некий охранный амулет).

— Мустафа, что еще ты нам покажешь? Новые компакт-диски? — спрашивает Грегорио.

Ага, Мустафа приторговывает компакт-дисками. Из мешка появляется стопка пиратских дисков с обложками, отпечатанными на лазерном принтере. Родители дают Стефании выбрать. Она выбирает сначала один, потом другой, третий, четвертый — все самые новые. Мустафа сидит с непроницаемым видом и ничего не говорит, лишь осторожно посматривает то влево, то вправо.

— Ты один из первых людей, приехавших в Венецию из Африки. Не так ли? — спрашивает Лукреция.

Мустафа явно не хочет отвечать, да он, собственно, и не обязан. Лукреция повторяет вопрос. Мустафа говорит, что долго жил в Брешии, прежде чем переехать в Венецию. А вообще он родом из Сенегала, его семья и сейчас там. Он говорит еще что-то, но я его не понимаю.

— У него тринадцать детей от трех разных женщин, — шепчет мне Грегорио. — Он сам об этом сказал.

Я поражена функциональностью этого общения. Все довольны, все сияют, царит праздничное настроение: какая радость, с нами друг семьи. Но вот развлечение окончено, Мустафе суют деньги за диски (он отнекивается, не хочет назначать цену, говорит, что будет рад, сколько бы ни дали, отчего цена, естественно, только возрастает) и теряют к нему всякий интерес. Бросив напоследок небрежное «Чао!», Стефания, Грегорио и Лукреция равнодушно отворачиваются, Мустафа покорно встает и отправляется восвояси.

— Он чудесный человек, — говорит Лукреция, не глядя ему вслед.

— Да, он чудесный человек, — кивает Стефания, — такой приветливый, славный. И красивый, — добавляет она со снисходительной улыбкой.

— О да, конечно, конечно, — подхватывает Лукреция. — Очень красивый. — Она распрямляет плечи, демонстрируя безупречную осанку. — Мустафа приносит удачу, — обращается она ко мне. — Он всегда появляется так внезапно. В день, когда он подарил мне первый «браслет дружбы», я узнала, что моя племянница в Южной Америке ждет ребенка. Браслет окончательно рассыпался, когда Сандро, младенцу, исполнился год. Второй браслет, подаренный мне Мустафой, сломался в день, когда я приняла участие в конкурсе научных работ, — и я выиграла.

— Я помню, мама, еще тебе помогала, — говорит Стефания. — Снимала две ксерокопии с твоей заявки.

Наконец с едой покончено, мы сыты и очень довольны. Когда мы встаем из-за стола, подходит Тициана, чтобы поздороваться и попрощаться.

— Тициана, — говорит Стефания, — Бидиша не может поверить, что ты бабушка.

— Да брось! — восклицает Тициана язвительно.

— Нет, правда, — настаиваю я с улыбкой.

— На самом деле даже детский доктор не поверил, что я не мама. Он думал, я что-то скрываю! Я только повторяла: «Нет, я ему не мать, я бабушка, прошу, поверьте мне!»

Мы знакомимся с ее спутницами, двумя одинаковыми soignée[11] в шелках, мехах и драгоценностях.

— Такая молоденькая, и уже опубликовано четыре книги! — восклицает одна по-итальянски, элегантно улыбаясь, после того как нас всех друг другу представили.

— Нет, нет, всего две, — поправляю я с нервным смешком.

— О, всего две, — поддразнивает она.

— Они переведены на итальянский? Можем мы их почитать? — спрашивает вторая дама.

— Нет, только на… — И я наугад перечисляю несколько языков, итальянские названия которых вспоминаю.

Дамы мило улыбаются и покидают нас.

— Как мне не нравится этот тип людей, — немедленно говорит Стеф. — Мы, конечно, венецианцы, но совершенно разные. Они ничего не делают, но при этом думают: мы — цвет Венеции. А под этим понимается: мы — цвет Италии, мы — цвет всего мира.

После ужина идем в палаццо, чтобы взять на прогулку Неро. Это грубая ошибка — Лукреция и Грегорио разложили подарки, привезенные для Стефании из Лондона и Бразилии. Подарки заняли весь стол, чего тут только нет: засахаренные фрукты в красивой коробочке; целая гора оригинальных, в стиле серфингистов, пляжных шлепанцев — оранжевых, желтых, с резиновыми полосками крест-накрест и квадратными подошвами; вазы и кувшинчики из высушенных плодов и бесчисленные свертки из синей бумаги со звездочками с другими сувенирами. Все трое устремляются к столу, начинают разглядывать подарки, восклицая, хохоча, поднимая одну вещицу за другой, заставляя Стеф примерять шлепанцы, наперебой рассказывая об удивительных вещах, виденных в поездках, расспрашивая, чего бы ей еще хотелось. Внезапно меня охватывает острый приступ тоски по дому. Я пячусь назад, пока не оказываюсь у самой двери, отворачиваюсь и смотрю на лестницу. Я прекрасно знаю, что моя мамочка делает для меня то же самое, когда возвращается из своих поездок — подарков бывает еще больше! стол еще длиннее! шлепанцы еще разнообразнее! — но только не в присутствии гостей.

Наконец (проходит довольно много времени) Грегорио вспоминает о хороших манерах:

— Эй! Бидиша! — громко окликая, идет он ко мне. — А это тебе!

У него в руках пара самых дешевых, самых уродских, похожих на ортопедическую обувь шлепанцев из серой резины. Страшнее я в жизни не видела. Они явно мне велики, так что у меня есть предлог, чтобы отказаться, и я делаю это сверхпредупредительно и вежливо. Ни Стефания, ни Грегорио, ни Лукреция не настаивают на своем.

Я устраиваю себе постель в новом жилище и крепко сплю до тех пор, пока меня не будит криком голосистый дядька, продавец газет на кампьелло. Киоск, где он продает газеты, похож на остроконечную шляпу из театрального реквизита. Сходство усиливают черная кайма и развешенные рядами издания. Продавца, как я улавливаю, хотя и не сразу, из многочисленных приветствий, обращенных к нему, зовут Массимо. Мужчина в деловом костюме, покупая газету, весело говорит: