Говорим о том, что после вчерашнего все мы совсем мало ели.

Тициана:

— Немного винограда, руккола и яблоко.

Катерина:

— Два персика и грейпфрутовый сок.

Я:

— Обезжиренный йогурт и яблоко.

А Сальваторе, хотя он и не был с нами? Молчание…

Мы заказываем фрикадельки, и вот их несут — горячие, вкуснейшие. Какая же это радость, когда тебе дают бумажную салфетку и ты заворачиваешь в нее жирную, в панировке из сухариков фрикадельку, держишь ее руками, кусаешь сочную мякоть и запиваешь холодным «Беллини»!

Следующий раунд: ага! на сей раз всем «Беллини»! Катерина заказывает сэндвич с яйцом и майонезом.

— Я же вегетерианка, — поясняет она в своей грубоватой манере.

Потом мы упиваемся шампанским и беззастенчиво таращимся по сторонам. Те, кто приехал на архитектурную биеннале, сразу выделяются, в них всегда заметна гремучая смесь эгоцентризма, аскетизма и неловкости. Белая кожа, чернейший лен — тяжеловато, чтобы быть элегантным.

Появляется священник в черном сюртуке; бледно-розовое яйцевидное лицо, не внушающие доверия глаза. Он держит религиозные книги слишком нарочито, напоказ. Его приветствуют как завсегдатая.

— Он англичанин, — говорит мне Тициана. Мы снова перешли с ней на эту манеру общения: она по-английски, я — по-итальянски. — Раньше он был моряком, и у него была женщина…

— Женщина в каждом порту?

— Да. Однажды он влюбился в женщину и так страдал, что отверг всех женщин и стал священником.

— Да ты что! Как романтично, — отвечаю я, думая: «Зациклен на себе до последней степени». — Священник-пьяница, завсегдатай бара «Harry’s».

— Его церковь — в Дорсодуро, на Кампо Сан-Вио. Все пары, которые он венчает, расходятся.

Я слежу за тем, как священник заказывает «Деву Марию»[23] (вполне пристойно) на скудном, ломаном итальянском; потом он идет пить коктейль к деревянному стулу в раздевалке. Перед ним лебезят девчушки-гардеробщицы, и ему это очень нравится.

— Здесь ты можешь занять любое место, какое хочешь, — говорит мне Тициана. — Все равно это окупается.

Закончив есть и пить, мы, спотыкаясь, выбираемся наружу. Как нередко в Венеции, я наблюдаю интересный феномен: никто ни за что не платит — из-за того, что Тициана дружит с барменом, из-за того, что она его любимая подруга и давнишняя клиентка, почти близкий человек; она получает чек, но скидка сделана невероятная. Сальваторе, Катерину и меня просят постоять в сторонке, пока все это происходит, — видимо, чтобы не привлекать внимания публики к этой немыслимой льготе. Сальваторе продолжает хранить молчание.

Тициана решительно отметает наши предложения возместить часть платы. Теперь мы планируем отправиться на вечеринку на каком-то складе (манеже?) у какого-то миллионера на Джудекке. Я вижу высокого сенегальца в длинном цветном бурнусе и с большим баулом. Красные белки глаз, мягкое лицо. В руках он что-то держит. Подойдя ближе, он взмахивает рукой в нашу сторону — змея! Нет, не настоящая, понимаю я спустя время. Деревянная игрушка, так вырезанная и собранная, что шевелится и извивается; на ней нарисованы темно-зеленые треугольные чешуйки, из пасти высовывается розовый язычок из резины. Пока не разобралась, непроизвольно взвизгиваю и отскакиваю — ненавижу такие штучки; в Лондоне решили бы, что на меня напал псих, — но Тициана в восторге.

— Хорошая змея, — говорит она. Мне нравится ее спокойствие, неторопливость. — Можно взглянуть?

— Вот, — сенегалец протягивает ей змею. — Посмотрите, какая работа. Она очень натурально двигается.

— Сколько стоит?

— Для вас — тридцать евро.

— О, нет-нет, простите. Это мне не подходит. Заберите.

Продавец кротко возражает:

— Посмотрите на глаза, на рисунок. Она очень искусно сделана. Для вас — двадцать евро.

— Нет, двадцать евро — это слишком дорого. Слишком.

— Но посмотрите, какие бусины в глазах, подержите ее в руках, почувствуйте ее тяжесть. Вы не будете отрицать, что это отличная вещь. О’кей, для вас — десять евро.

— Десять евро за деревянную змею? Это же просто игрушка, это не то, что мне будет нужно каждый день.

— Хорошо, семь евро, семь евро за змею.

Так происходит торг, вежливо и предупредительно с обеих сторон. Я не могу в этом участвовать — уж слишком я напряженная и холодная.

Продолжая торговаться, сенегалец засовывает руку в мешок и достает regalo — подарки: вещицы, которые сначала показались мне старыми, до блеска отполированными каштанами. Тициана взяла один, второй попыталась сунуть мне в руки, но я тупо отпихиваю непонятный предмет, пожимая плечами.

К нам подходят Катерина и Сальваторе, все это время они терпеливо ожидали, перешептываясь. (Сальваторе умеет говорить?) Они заинтересовались, почему мы так долго. Катерина резким голосом сообщает, что ей нравится эта змея. Продавец извлекает еще одну — она не зеленая, а красная, язычка нет, но двигается так же изящно. Он протягивает regalo Сальваторе, и тот (хвала небесам, он зажимается еще похуже меня) передает его мне, храня неулыбчивое молчание. Я отворачиваюсь от всех и рассматриваю вещицу: толстенький Будда из полированного красного дерева. Мне он сразу нравится.

— Это принесет счастье в любви и работе, — говорит африканец.

Тициана скептически пожимает плечами:

— Работа — еще куда ни шло. Но в любви?

Катерина решает взять красную змею. Продавец помогает уложить ее в длинный пластиковый пакет — в нем она не запачкается.

— Еще один подарок, будьте добры, — командует Тициана, и Катерине вручается что-то покрупнее наших Будд. Разглядываем фигурку в свете фонарей.

— Это слон! — восклицаю я.

Маленький слон сидит на заду, задрав вверх передние ноги, хобот поднят над головой, уши растопырены. То, что нужно для Катерины, любительницы животных.

— Как Ганеша, — говорит мне Катерина. — Ганеша — слон.

Кивнув, я крепче сжимаю в кулаке своего Будду. Все вместе мы идем к остановке вапоретто. Я иду рядом с Тицианой.

— Они — пара? — спрашиваю я, указывая на Сальваторе и Катерину.

— Они супруги. Он уже был женат раньше, но его жена умерла. Остались двое детей, дочери. Одной сейчас тринадцать, другой восемнадцать. Катерина и Сальваторе уже много лет в браке. У них все ладится, потому что жить приходится на три разных дома и они не все время вместе. Необходимое условие, иначе брак — это тюрьма.

Мне и в голову не приходило, что Катерина с Сальваторе могут быть супругами, ведь они с такой нежностью относятся друг к другу (я заметила, как он поглаживает ее, будто собачку).

— Теперь и я должна найти себе кавалера, — говорю я. — Мне все велят это сделать. Похоже, ухаживания и наличие романтической пары — нечто само собой разумеющееся для Венеции.

— А, да. Но это так трудно для сильной женщины, — отвечает Тициана.

— И когда это еще случится…

— Нет! — заявляет Тициана, когда до нее доходит, как обстоит дело. — В моем возрасте это еще ничего, но в твоем — ты должна решить эту проблему.

— Не знаю… у меня всегда полно работы. И потом… я немного католичка.

— Ну, на самом деле это не так? — Тициана поражена.

Интересное социальное разделение: мирские гедонисты ненавидят религиозных мазохистов, и наоборот. Обе партии совершенно не готовы к тому, чтобы вникнуть в доводы друг друга.

— Нет, нет, я же не буквально, — успокаиваю ее. — Я имею в виду — в душе, внутренне.

— А! Ты хочешь сказать, что у тебя за плечом стоит твоя бабушка. Брось! — Она заходит мне за спину и делает вид, что вытаскивает нож, торчащий у меня между лопаток. — Мы должны от этой бабушки избавиться.

— Я не ищу человека на всю жизнь. В лучшем случае — на пару месяцев. Или на неделю.

— Смотри! — предостерегает она. — Не навязывай сроки провидению!

Катерина доверяет мне нести пакет со змеей в моей бродяжьей грязной дорожной сумке. Свою змею Тициана повесила на шею и время от времени пугает ею прохожих. Те сначала отпрыгивают, а затем хохочут и отпускают шутки в ответ. Я искоса наблюдаю за Катериной и Сальваторе. Теперь я понимаю, почему он так молчалив и насторожен, постоянно оберегает ее: он боится, что она упадет к его ногам замертво, точно так же, как жена номер один.