— С тобой такое сложно утверждать, Алис, куда-то вечно деваться — это прям твоё, — фыркает Артём тихо, так как мы уже около одного из наших руководителей, — Иван Васильевич, здравствуйте!

— И тебе, Базов, привет, — хмыкает Фомин, прикуривая, — Чего это мы опаздываем? Самый привилегированный у нас что ли? Ещё и девушку хорошую учишь плохому, — подмигивает мне.

А я моментально заливаюсь краской и начинаю рассматривать свои кеды. Понимаю умом, что "учишь плохому" — это Васильевич про пунктуальность, а не то, что на мне, благодаря Базову, за всего одну ночь уже пробу ставить негде. Но в голове всё равно всплывает то «плохое», что мы делали, смущая пошлыми кадрами.

— А я как раз из-за девушки, — в отличие от меня у Артёма ни одна мышца на лице не дёргается, — Лютик переехать хочет в палаточный лагерь. Разрешите?

— Это к Наумову, — тут же отмахивается от нас Иван Васильевич.

— Хорошо. А он где? — интересуется Артём.

— Да с Элей Эдуардовной в ангар за реагентами пошли.

— Мы тогда тоже пошли — найдём их, — Тёма уже кладёт мне руку на поясницу, подталкивая в нужном направлении.

— А чего искать — сами сюда придут, идите копайте лучше, бездельники, — щурится Фомин, затягиваясь, — А то что угодно придумают, лишь бы не копать.

— Мы быстро, Иван Васильевич, и всё, что хотите, вам раскопаю, — заверяет его Артём.

— Ну смотри мне, Базов, на слове ловлю. Копатель, блин… — долетает беззлобное нам вслед.

Бредём вверх по холму к хозпостройкам. Артём срывает ромашку какую-то и вставляет мне в волосы. Солнце начинает припекать, наполняя воздух душистым зноем, где-то на заднем фоне едва уловимо море шумит.

— Тём…

— М? Что?

— Не знаю…Просто так… — и смеюсь.

Внутри взрывается теплом, переполняет. Я не могу облечь это в слова, но вижу, что он итак понимает. Криво самодовольно улыбается и, тормознув, целует меня, обняв за талию. Крепко — крепко. Так крепко, что чуть не заваливаемся в траву, когда я под его напором невольно отклоняюсь, выгибаясь в пояснице. Медленней идём дальше, взявшись за руки. Ка-а-айф…

В ангаре никого не оказывается. И вообще тут безлюдно и тихо. Озираемся по сторонам в поисках хоть каких-то признаков жизни.

— Ладно, пошли обратно, Тём, может мы просто разминулись, — предполагаю.

— Да как тут разминуться…Сейчас, подожди, — и идёт за ангар.

Там старый покосившийся сарай с лопатами, вёдрами и другим таким же мало интересным возможным ворам инструментом. Дверь его поэтому всегда нараспашку. Иду за Артёмом по инерции. И чуть не врезаюсь в его широкую спину — так резко он останавливается. Хочу было спросить, чего это он встал столбом, но Тёма успевает зажать мне рот рукой и, глядя в глаза, выразительно кивает в сторону сарая. Послушно перевожу взгляд и обмираю.

За распахнутой настежь покачивающейся на ржавых петлях дверью спряталась парочка. Мужчина со спущенными штанами мерно надевает на лоснящийся слюной член голову стоящей перед ним на коленях женщины.

И эти двое — Наумов и Элла, мать её, Эдуардовна.

— А-а-а, блин! — беззвучно ору в Тёмину ладонь, распахивая глаза так, что он грозят в траву вываливаться..

Внутри будто костёр вспыхивает, омывая жарким испанским стыдом. Увиденное въедается в голову. Лихорадочно дёргаю Артёма за футболку, пытаясь заставить его убежать отсюда вместе, пока нас не заметили. Но он только отрицательно вертит головой и, смотря мне в глаза и криво улыбнувшись, от души пинает какое-то ржавое ведро у его ног.

Грохот выходит оглушающим. Я — то на месте подпрыгиваю, что уж говорить об Эле, которая от испуга садится на задницу прямо в траву, а Наумов сразу хватается обеими руками за член как самое для него дорогое.

— Извините! — орёт Артём, убирая руку с моего рта, — Мы не знали, что вы здесь!

— Что ты творишь? — лихорадочно шиплю.

— Ревнуешь что ли, Цветочек? — сверкает в ответ глазами.

— Дурак, — фыркаю и начинаю улыбаться.

А забавно ведь вышло! Начинает пробирать смех. Особенно при виде того, как Наумов неуклюже и торопливо пытается привести себя в порядок и одновременно помочь Элечке встать. Она вся бордовая! Мне только её жаль. Или не жаль? Глаза Эллы Эдуардовны за очками пьяно и счастливо, хоть и сконфуженно светятся, взлохмаченный мужскими жадными пальцами хвостик ей очень идёт…

Приглядываюсь к Эле повнимательней и замечаю в ушах изумрудные серёжки…

Те самые, что он мне пытался подарить! Боже! Вот тут и правда тянет поржать.

— Молодые люди, вы что-то хотели? — откашливается в кулак Наумов, смотря куда-то Артёму в переносицу.

— Да, Лютик в палаточный лагерь хочет переселиться, можно? — и Тёма демонстративно обнимает меня за талию, притягивая поближе к себе и не оставляя ни капли сомнений, чем именно вызвано моё решение.

Я чувствую, как Базов напрягается всем телом в этот момент. Пытливо вглядывается в Глеба, считывая его реакцию. Наверно ждёт признаков ревности и протеста…Но их нет. Наумов скользит по мне понимающим, немного грустным и много философским взглядом и переводит всё внимание на Элечку, убирая у неё из растрёпанных волос какие-то соломинки.

— Конечно можно. Палатку, если что, у Костенко спросите, но там старые. В одной не разрешу…

— Да мы купим, спасибо, — как-то сразу выдыхает Артём, — Всё, мы тогда пошли.

— Идите….И, кхм, ребят, — Глеб Янович немного смущённо чешет лоб, — Я же могу надеяться на вашу порядочность, и что никаких разговоров по лагерю ходить не будет?

— Не понимаю, о чём вы, так что точно нет, — невинно хлопает глазами Тёма.

Я лишь киваю, улыбнувшись. И всё кошусь на серёжки у Эли в ушах. Она замечает и трогает их, отводя взгляд и пряча нервную улыбку. Мне кажется, она бы даже и не отказалась от разговоров, но пусть сами разбираются. Мне не до них.

Идём обратно. С холма проще — почти бежим, взявшись за руки. Ноги летят. Ветер, дующий с моря, усиливается, оставляя соль на губах. И в голове только и мыслей, что практика продлится ещё целых две недели.

Целых две недели, наполненных летом, морем и солнцем, есть у нас.

А потом целая жизнь.

— Тём, — хриплый со сна Алискин голосок с трудом различим на фоне бодро орущего будильника.

— М — м— м? — мычу, закидывая на неё ногу и не давая от меня уползти. Такая тёпленькая, мягонькая. Куда?!

— Тём, пусти, — трепыхается, чем только больше драконит. Трётся своей голой попой о мою и без того уже просыпающуюся стратегически важную часть тела.

— Не хочу, — бормочу упрямо, накрывая ладонью полную грудь. М-м-м, как антистресс жмякаю. Вообще трахаться лень. Я просто полежать хочу, Цветочек…Не вертись!

— У меня будильник! — Алиска начинает злиться и смеяться одновременно.

— Да, меня тоже бесит. Выруби.

— У меня выставка!

— Хуиставка…

— Ох, уж этот твой тонкий юмор, Тём! — хохочет, безуспешно пытаясь меня отпихнуть.

Возимся, пыхтим, жарко становится, и, конечно, уже через полминуты желания мои совсем не так целомудренны.

— Давай по-быстрому… — хрипло шепчу Алисе в ухо, прикусывая нежную мочку, пока, так и удерживая её лежащей на боку ко мне спиной, поудобней пристраиваю женские бёдра к своим.

— М-м-м, а ночью мало было? — мурлычет Цветочек, оттопыривая попку и расслабляясь. Намекает на то, что заснули мы поздно.

— Я вообще сейчас не хотел, но ты вертишься, — ворчу, гладя влажные, набухшие со сна с складочки и скользя в своей девочке пальцами. Такая податливая, горячая внутри, что зубы от предвкушения сводит.

— Ах-ах, — бархатисто тихо смеётся, — То есть это я винова…А-а-ах…М-м-м… — затыкается, постанывая, потому что пальцы заменяет член.

Откидывает голову на моё плечо, прикрывая глаза. Ресницы дрожат, губы приоткрыты, часто дышит, отзываясь всхлипами на каждый плавный толчок. Я особо не жестчу. Утро и мне и кайфово именно так — неспешно её растягивать, лежа на боку и чувствовать, как она всё больше течёт и тесно меня сжимает. Мну сиськи, рассеянно целую подставленную шейку, слизывая выступающую на коже солоноватую испарину. Охрененное утро…