Касаться.

Меня всю парализует от этого постоянного, такого требовательного касания. Ладонь нагрелась и вспотела, мышцы напряглись. Я попыталась было вырвать руку, когда мы поднялись, но Артём не дал, а только усугубил всё, переплетя наши пальцы. А я почему-то не стала возражать вслух.

Мы вообще всю дорогу молчим. И это не то лёгкое молчание, о котором пишут в книгах. Мол, вам легко и хорошо друг с другом, и слова не нужны. Нет.

Меня буквально размазывает напряженной вибрирующей тишиной между нами, заставляющей во сто крат ярче воспринимать каждый невербальный сигнал, который можно бы было скрыть за ничего не значащей болтовней.

Каждый наш шаг ломким эхом отдается в груди, шуршащий гравий, мнущаяся трава, общее шумное вразнобой дыхание, окутывающее тепло чужого тела, прохлада соленого ветра, запахи, отравляющие лёгкие, переплетённые пальцы, рука в руке…

Я кошусь на профиль Артёма, такой неожиданно серьёзный и резкий в сгущающихся сумерках, и мне до дрожи хочется про него что-нибудь узнать.

Но не покидает ощущение, что вот так, просто молча идя рядом, я узнаю гораздо больше. Во рту пересыхает от желания сбить градус напряжения и начать нести какую— нибудь чушь, лишь бы заполнить словами пространство вокруг. Но мне страшно разрушить это тягучее ощущение оголенного нерва. Его сложно выдерживать, но оно стОит того.

В лагере пусто, все на пляже. Черные, не подсвеченные палатки на поляне как инопланетные гигантские грибы. Только сейчас отпустив мою руку, Артем, присев, вжикает молнией и отбрасывает полог своего временного жилища. Залезает первым, чтобы включить подвешенный к низкому куполу походный фонарь.

— Алис, — его голос требовательный и заметно глухой, словно во рту во время нашей прогулки пересохло не только у меня.

Делаю глубокий вдох, будто собираюсь нырнуть на неизведанную глубину, и лезу следом.

Наблюдаю, как Алиска забирается ко мне в палатку. Её влажный темно-синий купальник не скрывает почти ничего и лишь подстегивает мою фантазию, пичкающую голову и без того слишком реалистичным картинками её обнаженного тела. Шумно сглатываю, дергая кадыком, когда усаживается на спальник напротив и вонзает в меня вопросительный, беспокойный взгляд.

— Ну, так и будем сидеть? — нервно поводит плечами через пару секунд. Прячет синие бездонные глаза за ресницами.

— Нет, — только и выдаю хрипло.

Бля, я так торможу.

Сижу и просто жадно пялюсь на неё. Кажется, я тяжело заболел, и болезнь моя стремительно прогрессирует. И я знаю, как она называется, но пока мне стремно признаваться в этом даже самому себе.

Алиса выгибает бровь, кивая на спальник и покусывая нижнюю губу. От неё тягучими волнами расходится плохо скрываемое смущение, я вижу, как зарделись щеки, как лихорадочно блестят синие глаза, но природу всего этого понять не могу, потому что с головой вязну в своих собственных переживаниях.

Может, просто раздражена…

Я должен что-то говорить, как-то её очаровать. Обычно такие вещи даются мне легко, и о них совершенно не надо думать — всё происходит само собой. А сейчас я вот думаю, и в голову не идёт ничего, от чего ощущаю себя потерянным дураком.

Я…Я не знаю, как понравиться ей.

Вот, чтобы не просто в углу зажать, а по-настоящему.

— Артём, мы договорились на массаж. Ты передумал? — ломким голосом интересуется Алиска и косится на выход из палатки.

Нет уж!

Тут же тянусь к пологу, опускаю его и вжикаю замком.

Никуда не пойдешь…

В последний раз облизываю чуть хмурящуюся Алису взглядом и вытягиваюсь на спальнике, рядом с которым она сидит.

В голове сладкой зовущей фантазией проносится, что я предпочел бы, чтобы она легла вместо меня. На спину. А я сверху, растолкав её бёдра коленом. Чтобы она обвила меня ногами, а я — смотрел бы ей прямо в глаза, когда вхожу. Только так.

Я никогда не был особым любителем миссионерской позы, но то, что раньше казалось её недостатками, при мысли об Алисе в ней, превращается в яркие достоинства: максимально возможный телесный контакт кожа к коже и возможность видеть её лицо и эмоции. Хочу пережрать их, чтобы до передоза, до тошноты. Хочу, чтобы вот прямо глаза в глаза, и еще меня обняла.

Пиздец…

Раньше всегда было интересней смотреть, как болт в киску входит — на хрен мне её лицо! А тут такая розовая дурь в голову лезет, а…

Короче. Я по ходу влюбился.

Не знаю как, почему и когда успел. Просто факт. Надо как-то с этим жить теперь.

Алиса тем временем садится сверху на мою задницу, выбивая разом все мысли из головы. Тяжесть её тела обжигает, заставляя мотор в груди стремительно ускоряться.

Жмурюсь, вбиваясь лбом в спальник, делаю глубокий вдох. Спокойно, Артём…

— А крем тебе больше не нужен? — хмыкаю сдавленно.

— Попробую справиться та-ак, — отвечает Цветочек нараспев сладким голоском.

Явно чувствует себя королевой положения сейчас. И она права…

Всё о чем могу думать — это то, что её киска сейчас прижимается к моему заду, а пальчики вот-вот коснутся кожи спины. Когда это происходит, и она ласково проводит руками вдоль позвоночника, у меня все волоски дыбом встают.

Она ещё касается так…нежно, тонко, словно перышком, издеваясь, ведёт. И медленно раскачивается при этом, рисуя бедрами на мне.

В паху полыхает просто — так встаёт что кажется я под собой дно палатки проткну и ямку вырою…

В палатке как-то сразу становится жарко и словно нечем дышать — воздух вязкий как моё желание. Алиска проминает мышцы, а потом гладит, и делает в этот раз всё вполне деловито и даже почти профессионально, но без сексуального подтекста, как в прошлый раз. Будто я пришел на обычный общий массаж, который она наверно по памяти и повторяет.

Но меня всё равно не хило ведёт. Просто потому, что это она.

Поворачиваю голову набок и наблюдаю за Алисой одним глазом из-под опущенных ресниц. Раскраснелась, губы приоткрыты, полные груди соблазнительно колышутся при движениях, подрагивает живот…

Какая же она….

Вытягиваю руки вдоль тела и легонько перехватываю её коленки. Так касаться хочу, что уже не могу. Алиска настороженно замирает, но у меня уже нет ни сил, ни желания убрать руки. Глажу рассеянно её острые колени.

Алиса на это кусает губы, краснеет сильнее и…не уворачивается. Продолжает массаж, будто не замечая моих ладоней на своих ногах. Только движения её рук теперь более плавные, а иногда Цветочек выпускает коготки, легко царапая мне кожу и заставляя покрываться мурашками.

Мнет плечи, шею, круговыми движениями разогревая мышцы, и так приятно, что я неосознанно тихо урчу. Проводит пальчиком по косому шраму у меня над лопаткой.

— А это что? — голос мягкий, вибрирующий, словно её этот массаж так же вставляет, как меня.

Дико, блять, приятная иллюзия…

— Нож отец уронил, когда я мелкий был. Повезло, сквозь куртку и по касательной, — бормочу в ответ рассеянно, не открывая глаз.

— Это через куртку так? — охает Алиска, и мне так приятно слышать волнение в её голосе. Это за меня что ли?

— Охотничий нож, острый. Отец лося разделывал, а я рядом крутился, локоть толкнул и вот, — поясняю.

— М, у тебя отец — охотник? — спрашивает секунду помедлив, а пальчики так и гладят белесый, уже давно почти незаметный шрам.

— Пару раз в году охотник, а так — следователь, — бормочу хрипло, млея от её прикосновений, глажу в ответ девичьи коленки. Уже не дергается даже, и воздух вокруг всё горячей, горячей…

— А ты? — бархатным, будто садящимся голосом спрашивает и давит ладонями вдоль позвоночника, спускаясь от шеи к пояснице.

— Что я?

— Тоже любишь охотиться?

— Иногда с отцом хожу, — бормочу.

— Не думал, что убивать животных — бесчеловечно? — фырчит немного рассерженно.

Хмыкаю на это и приоткрываю один глаз, чтобы взглянуть на свою прекрасную массажистку.