Как услышали сестры ее ответ отцу, так и прыснули со смеху, от нее отвернулись.

А царь-отец разгневался, нахмурился и молвит младшей царевне:

— А ну, подойди поближе, неразумная! Объясни мне свои слова. Ты что ж это, не слышала, когда мне твои старшие сестры сказали, как они меня крепко любят? Почему же и ты мне, как они, не ответила, не сказала, как сладка твоя любовь дочерняя? Для того ли я стараюсь, вас холю и лелею и всему учу, чтобы вам равных на свете не было? Ступай с глаз моих долой с твоей солью!

Как увидела меньшая царевна отцовский гнев, поняла, какая напасть на ее голову пала. Чуть было она от горя и стыда сквозь землю не провалилась, что своего батюшку так рассердила. Собралась меньшая царевна с духом да и молвила ему:

— Ты прости, батюшка, меня, глупую! Не хотела я тебя рассердить. Только я своим слабым умом так думаю: я тебя, батюшка, не меньше люблю, чем мои старшие сестрицы, а может статься, что и больше. Чем хуже соль, чем мед и сахар?

Тут уж царь-отец и вовсе разгневался:

— Ах, ты, дерзкая! Туда же, старших сестер судить! Прочь отсюда, бесстыдница! И чтоб я о тебе больше не слышал!

Сказал так и ушел, дверью хлопнул.

Испугалась, замолчала девушка, плачет-разливается.

А старшие сестры прикинулись, будто утешают, а сами ее только пуще злым языком язвят, больше зла, чем добра ей сделали.

Видит царевна, что и сестры ее не жалеют, и порешила уйти совсем из родного дома, куда глаза глядят.

Захватила она с собой самое что ни на есть плохонькое платье и пошла путем-дорогой от села до села, от города до города, пока наконец не дошла до соседнего царства.

Пришла царевна к царскому двору и стоит у ворот, ждет.

Увидела ее царская ключница, подошла к ней, спрашивает: чего, мол. ей надо. Царевна и скажи, что она бедная сирота, хочет батрачкой на царский двор наняться, если место найдется.

А как раз тогда у ключницы ее помощница ушла, и ключница другую искала. Поглядела она на девушку — как будто подходящая! Решила царевну себе взять да и спрашивает ее. какое ей жалованье положить. А царевна отвечает, что она пока жалованья не просит, а вот послужит здесь, поработает, и если ключница ее работой довольна останется, пусть ей столько пожалует, сколько она заслуживает.

Царская ключница ее мудрому ответу подивилась, взяла девушку себе в помощницы. Рассказала она ей, что и как делать, выдала ей на руки целую связку ключей. — у ключницы-то таких связок великое множество было.

Девушка оказалась послушной, работящей и смышленой. Принялась она кладовую убирать, в тех сундуках порядок наводить, от которых у нее ключи были, каждую мелочь на свое место укладывать.

А как она искусно всякое печенье пекла, как варенья варила и разные яства готовила, что обычно в царских кладовых хранятся! Скоро вся забота о пище на царском дворе к ней перешла. Да и как ей всего этого не знать было! Недаром она сама царской дочерью уродилась.

С тех пор больше никто никогда во дворце не роптал: всех она своими руками по-хозяйски оделяла, ни в чем ее упрекнуть нельзя было.

А чтобы она с дворцовыми прислужницами в праздных беседах забылась, либо с теми людьми, что за пайком либо месячиной приезжали, заговорилась — упаси бог! И никогда-то она ничего не сказала не подумавши, никогда сама неразумные речи слушать бы не стала. А услышит, застыдится и такие правильные слова найдет, что всякого пустомелю приструнит, на место поставит.

Она с другими дворцовыми людьми дорогого времени попусту не теряла, а коли уж у нее свободная минута выдастся, тотчас же за книгу берется. И при дворе ее все уважали, никто за ней ничего такого не знал, за что бы ее осудить можно было.

Слух о ее мудрости и скромности дошел до самой царицы. И пожелала ее царица видеть. Вот предстала девушка пред царицыны ясные очи. и понравилось царице, что она так перед ней показаться сумела — без притворства, без излишней смелости с нею говорила.

Полюбилась девушка царице. Она, вишь, сразу догадалась, что помощница ключницы не простого рода.

Так вот, оставила царица девушку при себе, своей наперсницей сделала. Куда царица, туда и девушка. Сядет царица за работу, и она возле нее с работой сидит и, за что ни возьмется — шить ли, кружева ли плести, все чудо как хорошо у нее выходит. Но больше всего радовали царицу мудрые речи ее любимицы. Нечего греха таить — полюбила ее царица, как свою кровную дочь.

Царь такой царицыной милости немало дивился. И был у царя с царицей единственный сынок. Только и свету у отца с матерью было, что молодой царевич. Души они в нем не чаяли.

Вот уехал как-то раз царь на войну и сына с собой взял: пусть, мол, к военному делу приучается.

И уж не знаю, как это вышло, что случилось, только привезли царевича домой раненого. Посмотрели бы вы, как мать-царица над ним рыдала-убивалась, не знала, что сделать, лишь бы сын скорее поправился. А когда она, день и ночь за ним ухаживая, так устала, что с ног валилась, позвала царица свою любимицу на выручку и доверила ей за сыном ходить. И так они обе — то девушка, то царица — сменялись, неотлучно у постели раненого сидели.

Ласковые и мудрые речи девушки, искренняя ее ласка, скромность и ум заронили в сердце больного чувство, о котором он до тех пор ничего не ведал. А больше всего понравилось царевичу, что у нее рука легкая: так ловко и безболезненно умела девушка рану перевязать. За все это полюбил ее царевич, как сестру родную.

Вот как-то раз — он уже поправлялся — сидела царица вечером у его постели, а царевич и говорит:

— Знаешь что, матушка, я задумал жениться.

— Хорошо, милый, женись. Лучше смолоду, чем потом, когда в жизнь войдешь. Подыщу я тебе невесту среди царских дочерей, красивую, родовитую и хозяйку…

— Я себе уж невесту нашел, матушка.

— Кто же она? Я ее знаю?

— Выслушай меня, родимая! Не гневись за то, что я тебе скажу. Полюбилась мне твоя наперсница. Она мне дороже света. Сколько я царских и королевских дочерей видел, ни одна мне так по сердцу не пришлась!

Мать-царица поначалу было противилась, а потом видит, ничего не поделаешь — стоит царевич на своем, да и все тут. Подумала-подумала царица: девушка ведь послушная, и умница-разумница, и сердечная, и работящая. И дала свое согласие. Оставалось только царя уговорить, чтобы и он выбор сына благословил. Ну, здесь-то все как по маслу пошло! Оба, — и царица-мать и царевич, — упали перед ним на колени, и так ту девушку расхвалили, что царь согласился. Обручили они сына с царицыной любимицей и назначили день, когда свадьбе быть.

Вот и стали царь с царицей гостей на свадьбу сзывать, а невеста их просит, чтобы одного из соседних царей непременно на свадьбу позвать, а почему и кем ей тот царь приходится, никому не сказала.

Свекры ее желание исполнили, позвали на свадьбу и того царя.

Ко дню свадьбы понаехало гостей видимо-невидимо. Пошло веселье и, уж как принято на царской свадьбе, продолжалось целые сутки напролет.

А ввечеру стали они пир пировать, гостей угощать. Столы под яствами так и ломятся! Мед, вино, пиво рекой текут, пироги какие хочешь, сластей сколько угодно. И все такое вкусное — пальчики оближешь!

Невеста, вишь, сама все к свадьбе готовила, сама поварам наказывала, какие яства к пиру готовить, и те же блюда для своего гостя своими руками сготовила. А потом позвала верного старого слугу и строго-настрого ему наказала тому гостю, царю, которого ее свекор по ее просьбе на свадьбу позвал, только те кушанья подавать, что она сама наварила, и чтобы, упаси боже, как-нибудь кому другому те блюда не подал, — другой, мол, от них и помереть может!

И верный слуга ее наказ свято выполнил. Сели гости за свадебный стол, едят да похваливают, медом, пивом яства запивают. А тот царь — отец невесты — тоже ест, да не очень.