Проснулся он и тотчас же в тот угол сада бросился. Видит, — все, как волшебница сказала: два росточка лавровых растут, кувшин золотой стоит, цапка золотая и утиральник шелковый рядом лежат. Протер он глаза, себя ущипнул: «Нет, не сон это!» Взялся за цапку, выкопал оба росточка, посадил в расписные горшки и стал за теми лаврами ходить. Уж он их золотой цапкой окапывал, из золотого кувшина поливал, утиральником шелковым им листья вытирал.

И стали те лавры крепнуть и расти. И такие зеленые, такие кудрявые стали, — подобной красы еще люди не видывали!

Выросли лавры в человеческий рост. Пришел к ним как-то раз молодец да и молвил как его волшебница учила:

Сказал да и застыл от удивления: в тот же миг на вишневом лавре появилась цветочная почка. И стала та почка бухнуть, на глазах расти, лопнула, и раскрылся такой прекрасный цветок, что нельзя было удержаться, чтобы его не понюхать. Сорвал он тот цветок и положил за пазуху, — так ему волшебница сделать наказала.

Вечером зашли двенадцать царевен в свою светлицу, закрыли за ними девять тяжелых кованых дверей на девять замков замкнутых. Вошел с ними и работник. Он-то все видел, что царевны делали, а они его видеть не могли. Глядит, а они, вместо того чтобы спать ложиться, стали прихорашиваться, волосы чесать, косы заплетать, в дорогие платья разоделись, куда-то собираются.

Удивился парень и решил вслед за ними идти, ни на шаг не отставать, — дознаться, как они ночью из дворца выходят, куда отправляются и что делают.

Старшая царевна спрашивает сестер:

— Ну, девушки, готовы?

— Готовы! — весело отвечают царевны.

Топнула она трижды ножкой, разверзся пол, и все двенадцать царевен вышли в это отверстие и шли, пока не дошли до сада, медной стеной обнесенного. У стальных ворот сада топнула снова старшая царевна ножкой. Распахнулись широко ворота, вошли царевны, и работник за ними. Только, уж не знаю как, наступил он на подол меньшой царевны. А она испугалась, быстро так обернулась. Никого!

— Ох, сестрицы! — говорит. — Боюсь, что кто-то за нами увязался, мне на край платья наступил.

Огляделись по сторонам сестры-царевны. Никого! Стали они младшую сестру журить:

— Полно-те, сестрица! Это тебе» почудилось. Да и кому, кроме нас, здесь быть? Кто бы мог за нами увязаться? Сюда ведь и Жар-птица не долетит. Погляди, может, ты платьем за сучок зацепилась, а тебе со страху показалось, будто кто-то на подол наступил. Стыдно такой трусихой быть!

Смолчала меньшая сестра, ничего им не ответила. Пошли дальше. А он за ними. Ни на шаг не отстает. Дошли царевны до серебряного леса. На всех деревьях листья чистого серебра. Прошли лес серебряный, прошли и золотой, и еще один, где на деревьях каждый листок из алмазов и самоцветов был, и так те листья сверкали и искрились, что в глазах рябило. И пришли они, наконец, к большому озеру.

Посреди того озера остров подымается, а на острове роскошный замок стоит. Такого работник отродясь не видывал. Что царский дворец! Далеко ему до того замка. Стоит замок, на солнце так и сияет, глаза слепнут. Идо чего ж искусно построен! Подыматься к нему станешь, — кажется, что спускаешься, а коли спускаться начнешь, кажется, будто подымаешься. Видит работник, стоят у берега лодочки быстроходные, гребцы на веслах сидят, видно, их ждут. Подошли царевны, каждая в свою лодочку села, и поплыли они к тому замку. А работник к младшей царевне в лодочку незаметно подсел. Плывут лодочки по озеру, ровно журавли в небе летят. Только лодочка меньшой царевны ото всех отстает. Дивится гребец: до чего же она нынче тяжелая! Гребет, что есть мочи, других догнать старается. Вот подъехали царевны к острову. Из дверей музыка доносится, да какая! Хочешь не хочешь, запляшешь. Выскочили царевны на берег, опрометью в замок побежали и давай с кавалерами отплясывть. А их, видно, давно там поджидали. И плясали царевны, плясали, пока у них башмачки совсем не изорвались. И работник за ними туда же в замок поспешил. И что же он видит? Чертог высокий да такой широкий и такой длинный, — конца ему не видно. И весь-то он золотом и самоцветами переливается, кругом множество факелов в высоких золотых светильниках горят. Стены чертога белые, как молоко, в золотую полоску, так рубинами и сапфирами горят, что глаза болят. Стал работник поодаль в уголке. Стоит — любуется. А было на что поглядеть! Он такого великолепия еще никогда не видал. Только как ему было на месте устоять? Музыка так и заливается. Волей-неволей пустился и он в пляс. Да и все кругом, — даже светильники, лавки и столы, и те на месте приплясывали. А какие песни прекрасные та музыка играла! Тут были и органы, и свирели, и трембиты, и цитры, и лютни, и волынки, и столько еще всяких других инструментов! И так согласно и сладостно звучала музыка, лучшие бы музыканты позавидовали! А царевны! Царевны лихо отплясывали и «хору», и «бэтуту», и «брыулец», и «один-одинешенек», и «как у цыганского шатра»[1]. Глядя на них, просто страшно становилось, как бы они все до смерти не доплясались. До самого рассвета веселились сестры-царевны. Только стало за окном светлеть, оборвалась, умолкла дивная музыка. Тут перед ними вдруг, как из-под земли, столы набранные появились: ломятся от всяких яств и питей, и здешних, и заморских. Уселись все гости за те столы, и пошел у них пир горой. Арапы чумазые в расшитых золотом одеждах гостям прислуживали. Сидит работник в своем уголке, глядит на них, а у самого слюнки текут.

Вот встали царевны из-за стола, заторопились вдруг, прощаются — домой собираются. Возвращались они той же дорогой. А работник и тут от них ни на шаг не отставал. Как до серебряного леса дошли, сорвал он с дерева серебряную веточку. И пошел по всему лесу такой гул, будто буря сорвалась. А ведь ни один листочек на дереве не шелохнулся!

Переглянулись между собой царевны.

— Что бы это, сестрица, значило? — старшую царевну спрашивают.

А старшая царевна им в ответ:

— Не иначе, как та птаха, что у нас на колокольне возле дворца гнездо свила, здесь пролетала, листок задела. Только она одна сюда залететь и может.

Дошли царевны до дворца и тем же путем, как вышли, в свою светлицу воротились.

Наутро, как принялся работник букеты вязать, вложил серебряную веточку в букет меньшой царевны.

Берет у него из рук букет меньшая царевна, видит — серебряная веточка! И никак она понять не может, как эта веточка сюда попала.

На следующую ночь все точно так же случилось. И опять работник невидимкой за царевнами шел. Только на этот раз, возвращаясь, золотую веточку сорвал. Загудел-зашумел золотой лес. И опять старшая царевна сестер успокоила, ласковым словом страх отогнала.

А наутро спрятал работник золотую веточку в цветы меньшой царевны. Как увидела она ее, словно каленым железом ей сердце пронзило. Стала она тут случая искать с ним поговорить. Вышла в сад будто погулять, видит, он работает, остановилась, да и говорит ему:

— Откуда ты ту золотую веточку взял, что мне в букет вложил?

— Откуда? Про то тебе, царевна, лучше знать!