– Дроздооов! – Влад разъяренно оскалившись, подался корпусом ко мне. – Ты, что несешь? Его за руку поймали в автобусе!

– За руку, когда из кармана тянул или, у него самого в кармане нашли?

– В его барсетке!

– Да, ну?! – скептически выгнул брови. – А ты, Петрович сам не знаешь, как эта делюга проворачивается? Ты можешь дать мне гарантию, что ему самому во время в барсетку не скинули хищенное содержимое?

Он проглотил язык, а это доказывало то, что отпечатки Артура не обнаружены. Все же, был шанс вызволить пацана, не оформив на месте на малолетку.

– Вот, мы как раз-таки сейчас в этом и разбирались!

– Я повторюсь, с ним ты решать ничего не будешь. Есть я, а так же его родители, которые должны присутствовать на допросе, но, ты, как я погляжу, составил уже акт для прокуратуры. Оперативно ничего не скажешь, – усмехаюсь и смотрю на циферблат своих часов. – Почти прошло три часа, как вы его незаконно замели. Следовательно, приостанавливаем дознания, прекращаем уголовное преследование и, на время до корректно детального расследования материалы по делу Шахова не направляем прокурору. По результатам проверки уже решаем закрывать или возбуждать на него уголовное дело. Оформи парню подписку о невыезде и отпускай, Петрович, если проблем не хочешь. Я думаю, ты сам хорошо понимаешь, что расклад гнилой. Огребет весь ваш отдел с такими процессуальными доказательствами.

Михайлов держал рожу кирпичом, но все же в конечном итоге от мерзопакостного оскала не удержался, чем выдал себя с головой.

***

– Что приписывают? – стоило с гадёнышем выйти из управления, как обеспокоенный Кириленко, наматывавший на улице круги, бросился к нам навстречу.

Не проронив в ответ ни слова, схватил пацана за капюшон на пуховике и, насильно потащил за угол в слепую зону за отделением полиции.

– Дрозд? – Серёга следом пошел за нами. – Ты сейчас агрессивно настроен. Успокойся.

– Ээээ? – возмутился Шахов, когда я с каменным ебалом жестко окунул его, как пса в сугроб. – Ты чё творишь гандон штопанный?! – вспыхнул и едва очнувшись, с распахнутыми полами куртки и съехавшей шапкой набекрень рванул на меня.

– Не лезь! – рявкнул Кириленко, желающий оттащить салагу от меня. Сделав шаг в сторону и, увернувшись от пиздюка, в захвате схватил его за шею. – Заткнись и не рыпайся! – гневно прорычал в ухо. – Ты что творишь? Решил, занять свое место в криминальном мире? Надумал, применить свой творческий потенциал? Угодить в преступный мир или, отправится на нары? Хочешь отбыть несколько лет в лагерях и перечеркнуть раз и навсегда еще свою неначавшуюся жизнь? – дергаю за горло, встряхнув, чтоб осознал сказанное. – Артур, ты что, совсем придурок? Ты меня-то зачем подводишь под черту? Захотел нажиться на чужом? Сука, у тебя денег хоть жопой жуй! Если бы, ты мне лет шесть назад попался на дороге, когда я был с дырявыми карманами, я бы тебе обе руки переломал, утырок. Долго, ещё это будет продолжаться? Сколько, мне еще с тобой нужно носиться? Чтоб, незаметно щипать, нужен определенный склад характера, годы тренировок, должен иметь максимально сильную выдержку! Куда ты суёшься?!

– Хорош заливать! Что за шляпу ты мне тут загоняешь?! Опять завел песню про свой детдом?! Не трави басни! – он с трудом вырвался и раскрасневшийся от злости, развернулся ко мне. – Да, может быть, я был и рад, если бы вы определили меня в специнтернат, чем с этими выродками рядом сосуществовать, – орал во все горло, предупреждающе выставив передо мной указательный палец.

– Ты сам не понимаешь, что ты несешь, о чём просишь! Мы с Серёгой разбираемся в твоей ситуации. Не оставим тебя, но это дело ни одного дня, пойми ты. А через полтора года, когда ты станешь совершеннолетним, сможешь свалить от родителей.

– Захлопни ебальник! Нет у меня никаких родителей! Я сирота, сколько тебе можно твердить одно и то же?!

Выпрямился и устало выдохнул. Смотрел в его застланные бешенством глаза и вспоминал себя будучи в юном возрасте, когда, вот так же волком на всё и всех таращился, повсюду возле себя вынюхивая опасность. Но, после всей грязи – подвергшемуся домашнему физическому насилию и пройдя путь в детдоме, пытался сохранить в себе что-то человеческое. От жалости к себе не загнулся от наркоты в подворотни, не связался с уголовщиной. Я жить хотел. Хочу!

Не на того ты, Дрозд, поставил…

– Ты очень сильно мне мешаешь. Сбиваешь с толку вот такими мутками. Вместо того, чтоб взяться за ум, ты превращаешься в кусок бесполезного говна. Ты же был башковитым пацаном, подвешен на язык… Такие, как ты вылезут в этом мире, если сами же себя не погубят.

Мгновенный укол в сердце от собственных слов и на секунду мыслями с Трофимом. Брат… пусть земля тебе будет пухом. Покойся с миром.

– А яяяяя… – пакостно тянет слова утырок и разводит руками. – Не хоооочу! Меня и так всё устраивает! Отъебись со своей моралью! Хорош!

Вглядываюсь в него и понимаю, что это наш замкнутый круг борьбы. В его случае на жалость не надавишь и до здравого ума не достучишься. Я ему о том, что хорошо, а он упорно к тому, что плохо. Есть такой тип людей, которые с удовольствием захлебываются в своей боли, совсем не желая выплыть из вонючего болота на берег.

– Серёга он твой. Довези куда скажет.

– А ты куда? – с огорчением крикнул мне в спину Кириленко.

– Дальше разгребать говно, которое он нахуевертил! Его предки на подходе.

***

После тяжелого паршивого дня заехал в коттеджный посёлок к своим, предварительно оставив тачку в сервисе, который с утра посоветовал Тимур и все-таки скинул мне в сообщение номер автомеханика. Поразмыслив, решил, что Руслан ни при каком раскладе, даже выигрышном для меня, не позволит пацанам чинить мою машину. А я без колес, как без рук и головы.

Зашел в трехэтажный дом, окутанный мертвой тишиной и, немедля наткнулся на первом этаже в гостиной возле кухонной зоны, на вымотанную после трудового дня малявку с папкой бумаг в руках.

– Митька… пришел! – с открытым доверчивым взглядом радостная через весь холл на всех парах кинулась ко мне, отшвырнув по пути на огромный диван накладные и, теплыми нежными руками обвила мой торс, насильно притягивая к себе.

Изнурённо прикрыл глаза и, зарывшись носом в распущенных со вкусом шоколада мягких волосах Алины, сделал глубокий вдох.

– Устал, родной? – слова её ласковые пропитаны безумной нежностью, теплом, любовью.

Не ответил, только крепче прижал Ли к груди и коротко кивнул.

– Где дети? – прохрипел и, ощутив ладонями приятную материю белоснежного костюма девчонки, не желал выпускать мелкую из своих объятий, словно её солнечная энергия с новой силой заряжало моё нутро.

– К родителям с ночёвкой уехали. Папа забрал их буквально минут десять назад, – с легким недоумением пронзительно взглянула на меня. – А вы, что, на трассе не столкнулись? – и на последнем со смехом разрывает хомут моих рук, встает на цыпочки и с любопытством всматривается в панорамное окно, пытаясь выискать глазами Бэху.

– Мить…? – не узрев автомобиль, живо просекла фишку и, разом испуганно затаила дыхание.

– Алин, я на такси.

– Что? – отшатывается от меня и проникновенно заглядывает в глаза своими лучистыми, светящимися.

Обомлела, выражая на лице всю степень ужаса. Ни жива, ни мертва, пораженная судорожно хватает ртом остатки воздуха.

– Мить… какое такси? – мгновенно заподозрив неладное, безрадостно хмыкнула. – Ты ни за что не оставишь машину. Ты без нее не можешь и не пьёшь. Тебя вечно бесят все и мы в том числе, как водим автомобиль. А таксист… – речь сбивается. – И подавно… – паузы между слов становятся длиннее. – Прошуу… – жалобно тянет и скривив круглое миловидное личико, досадно закачала головой . – Только не то, о чем я подумала… – смертельно боится повторение эпизода трёх летней давности.

Алина не успевает закончить фразу, как следом за мной дверь в доме распахивается настежь, явив перед нами во всей красе в хлам разъярённого Руслана.