– Так ведь испокон веков земля помещикам принадлежала.

– Ничего не испокон. Раньше, когда все дворяне были обязаны служить, всё по справедливости было: дворянин служит, на войну ходит, нас, крестьян, защищает, а крестьяне, стало быть, его землю обрабатывают. Всё по справедливости. А сейчас – не так. Так что мой вам совет: поскольку больше барской усадьбы нету, и землица хозяйская промеж крестьянами поделена будет, идите на все четыре стороны.

– А что это я из родного села уходить должен? – хмуро возразил Никита. – У меня и дом здесь, после смерти родителей остался. Никуда я не пойду!

– Так и оставайся! Мы же – за свободу! Землю мы тебе для прокорма выделим.

– Кто это «мы»?

– Кто-кто… Крестьянский комитет. Он землю делит по справедливости – сколько человек в семье, столько и земли. Стало быть, пока ты один – небольшой надел получишь. А как семьёй обзаведёшься, так и расширишься. Мы за то, чтобы «чёрный передел» регулярно проводить, как это ещё при прадедах наших повелось. Этак по справедливости будет.

– Простите, – вмешался Илья, – время позднее. Я прошагал целый день. Устал. Мы можем лечь отдыхать?

Вожак метнул на послушника недоверчивый взгляд и нехотя произнёс:

– Отдыхайте. Утро вечера мудренее.

Когда толпа освободила помещение, Афанасий Матвеевич бросился к дверям, задвинул засов и, сорвав повязку, опустился на пол и, обхватив руками голову, бессильно и беззвучно зарыдал. Дворовые топтались вокруг него, не зная, как утешить.

– Спасибо вам, родные мои! – с чувством произнёс бывший помещик, когда пришёл в себя. – Не выдали…

– Как можно, Афанасий Матвеевич… Вы всегда к нам добры были…

– Всё по ветру пущено! – с болью произнёс хозяин. – Ничего не осталось… Бездомный я теперь… – он махнул рукой.

– Что делать-то будете? – осторожно спросил один из слуг.

– Не знаю, – искренно ответил бывший помещик, пожимая плечами. Однако вопрос вывел его из горького оцепенения и заставил призадуматься.

– Положим, здесь мне оставаться опасно, – стал он рассуждать. – Стало быть, уйду я. В Петербург поеду, то бишь, в Петроград… Сниму деньги, вклад у меня в банке, в лучшие времена, до войны ещё, положил. Ну, а квартирка у меня там есть небольшая… Сейчас сын мой сдаёт её, что ли… Не интересовался… А если сдаёт, стало быть, скажу ему, что освобождать квартирку-то надо. Для отца. Ох, расстрою его… Но – что делать?.. Вот. Пока так. Ну, а там видно будет… Ты, Илья, когда в путь отправишься?

– Завтра.

– Ну, так и я с тобой. Возьмёшь?

– Возьму. Вдвоём веселее.

– А мы как же, отец родной? На кого оставляешь? – забеспокоились дворовые люди.

– Что вам теперь с меня? Теперь я вам не отец родной, а такой же, как вы, бездомный горемыка. Не помощник, не заступник… Только навредить могу своим присутствием. А потому позаботьтесь о себе как-нибудь сами. Жизнь непредсказуема… Кто знает, может, вернусь к вам… Ну, а может, и нет…

Дворовые люди повздыхали, некоторые – с облегчением, в предвкушении свободы, некоторые – с тревогой, но – что делать… Пожав плечами и избегая взгляда безутешного хозяина, стали укладываться на ночлег. И только Агафья бросилась ему в ноги.

– Пощадите, Афанасий Матвеевич! Куда я без вас? Смилуйтесь надо мной! Не выкидывайте на улицу, как котёнка слепого!

– Что ты, Агафья! Встань! Ты теперь свободная.

– А и что мне с этой свободой делать прикажете? Только и остаётся мне свободной помереть под забором! Кому я нужна на старости лет? Всю жизнь я для вас работала. Ещё девчонкой помню вас молодым барином… Семью не создала. Детей нет. Пощадите! Не дайте пропасть!

– Да куда же мне с тобой?

– Афанасий Матвеевич, я с вами в город поеду. Возьмите меня! Сами же говорите, в городе квартера у вас. Стало быть, и служанка, и стряпуха понадобятся. Искать будете, нанимать. А легко ли найти? А я – человек проверенный, надёжный. Всю жизнь меня знаете, вся моя жизнь – при вас. Да и в дороге – кто о вас позаботится? Возьмите, отец родной! Не дайте пропасть!

Смущённый Афанасий Матвеевич неловко поднял безутешную женщину.

– Ну, ладно, ладно… Поедем вместе. Только знай, Агафья, сытой жизни я тебе не обещаю. И вообще, что меня ждёт, не знаю.

– Ай, спасибо, батюшка, отец родной, Афанасий Матвеевич! Вы не пожалеете! На смерть ради вас пойду!

Чуть рассвело, Илья и его новые знакомые засобирались в путь. Агафья сразу доказала свою незаменимость – обежала дворы, сговорилась с одним из крестьян, что довезёт их до уездного города. Взгромоздились на дровяные сани, устланные соломой. Илья разместился рядом с возницей, чтобы коротать дорогу за беседой. А старики уселись спиной к ним, прикрыв ноги попоной. Бывший барин и его верная служанка больше напоминали пожилую супружескую чету крестьян, отправившихся в путь за какой-то надобностью.

После того, как чемоданчик ускользнул от Лили, она впала в истерику, заламывая руки в чёрных кожаных перчатках, даже хлестала себя по щекам. Михаил, оставив извозчиков, кинулся к ней:

– Что случилось, дорогая?

– Чемодан с деньгами! Его украли.

– Дурра! – прохрипел обычно бесстрастный Михаил, выкатив глаза и хватаясь руками за горло.

К ним уже спешил городовой. Увидев богато одетую даму, он взял под козырёк:

– Сударыня? Что случилось? Обокрали?

– Обокрали!

– Что украли-с?

– Чемодан! Кожаный, коричневый, с металлическими зажимами…

Но тут пришедший в себя Михаил замахал рукой, отгоняя чересчур ретивого городового и, повторяя «Ничего, ничего, утрата невелика, там были одни дамские пустяки…», увлёк рыдающую Лили к пролетке. Там расстроенная женщина уткнулась в воротник Михаилу и, захлёбываясь слезами, воскликнула:

– Ах, Мишель, ну почему ты отослал полицейского?..

– А что, на его вопрос о содержимом чемодана, я должен был ответить, что там – тысячи долларов? Так, что ли? – прошипел он, косясь на железобетонную спину возницы.

– Ты прав! – всхлипнула Лили. – Ах, ну как же я так… Как же так…

– Ах, Лили, ужасно досадно, но раз уж этот пренеприятный казус случился, что толку плакать?!

Михаил с досадой отвернулся и, слушая всхлипы Лили, поймал себя на мысли, что не только не рад этой, когда-то горячо любимой женщине, но испытывает к ней раздражение, досаду и другие чувства, далёкие от любви. «Какой провал! Лили начинает сдавать, – думал он, – а краснеть перед Владимиром придётся мне». Мимолётно подумалось, смогла ли бы так проколоться Инесса, но он тут же решил, что нет, и опять, с неприязнью глядя на заплаканное личико Лили, поморщился.

Около одного из домов на набережной Фонтанки пролетка остановилась. Михаил расплатился с извозчиком, втащил тяжёлый чемодан в парадный подъезд, где уже вытянулся в струнку швейцар:

– Лилия Юрьевна, с приездом! Давно вас не было… Как добрались?

– Спасибо, Семён Ефграфович, всё хорошо, – ответила Лили срывающимся голосом, опустив на лицо тёмную вуаль, чтобы скрыть следы слёз.

На лифте поднялись на четвёртый этаж. Спутница Михаила открыла ключом дверь, и они вошли в длинную прихожую. Это была квартира Лили, доставшаяся ей в наследство от покойных родителей.

Отбросив чемодан в один угол, а шубку и шляпку – в другой, она, с растрепавшимися волосами, стройная, изящная, бросилась на шею Михаилу.

– Ах, Миха, как же я соскучилась!

– А я?.. – Михаил порывисто обнял её и, ощутив знакомый аромат её волос и кожи, тут только почувствовал, что скучал по этой женщине, пять лет назад стремительно ворвавшейся в его жизнь.

Несколько минут они стояли молча, обнявшись. Наконец Лили разжала руки, и

скрылась в столовой, откуда вскоре раздался её голосок:

– Прошу!

Длинный стол был устлан белоснежной скатертью и сервирован изысканными закусками.

– Что за чудо? У тебя есть скатерть-самобранка? Откуда это?