– На этой кровати разложи свои вещи, – наставляла хозяйка. – да смотри, аккуратно. Бардака не потерплю. Спать будешь на кухне. Здесь, сам видишь, негде. Постель отсюдова будешь брать себе.

Мотя провела гостя в крошечную кухню, на стенах которой висели полки, на которых стояла посуда: кастрюльки и берестяные туески, привезённые ещё из деревни. Большую часть кухни занимал стол, покрытый линялой, но чистой скатертью. Окно было занавешено плотными шторками. Видно было, что несмотря на скудный быт, Мотя изо всех сил пыталась навести уют и придать квартире опрятный вид.

– Шикарно живешь, дядь Андрей, – восторженно обратился к дяде Иван. – Совсем как городской, столичный.

– Ну, шикарно или не шикарно, – небрежно отозвался Андрей, хотя видно было, что наивная похвала родственника приятна ему, – но зато отдельная квартира. Большинство наших в казармах живёт, при фабриках. Или в таких же доходных домах, но фабричных. Я был в гостях в одном таком доме, так вот, у нас – просто хоромы по сравнению с тем, как там живут: в одной каморе по две семьи. И даже за такое жильё тоже платить приходиться! Ну, и понятное дело, бедолаги норовят хоть на кухне угол, да пересдать, ещё большим бедолагам. И ведь находятся! Спят в кухне под столом, а вещи, все какие есть, в узелке под головой. Так-то, племяш, приезжают, как и ты, из деревни, думают, что временно, а оказывается, что навсегда… А в казарме, где ты жить по первости будешь, несколько сотен бок о бок. Вместо кровати – двухэтажные нары. И никакой личной жизни. Зато не платишь. Но всё равно – всю зарплату на руки получать не будешь, администрация на харчи забирает. За двенадцать часов рабочего дня два перерыва на обед. А потом – падаешь в казарме с устатку, да спишь. Вот и вся жизнь. Так и проходит. Это ладно, когда ты один. А если с семьёй, тогда дают в этой же казарме комнаты…

– Какие там комнаты – так, каморки, – заметила Мотя.

– Да, каморки. Разделены одна от другой какой-нибудь тряпичной перегородкой. В одну селят по две семьи. Вот и подумали мы с Мотей, и решили отдельную квартиру снять. Не всем по карману. Но я вот смог себе это позволить.

– Во сколько она тебе обходится?

– Вот такая – двадцать рублей в месяц. Да, здесь полностью от хозяина зависишь, но всё-таки лучше, чем в казарме. Потому-то и мебели у нас мало – сгонят, не таскаться.

– А тебе, дорогой, придётся в казарме пожить, – вставила своё слово Мотя. – У нас, сам видишь, места нет. Поэтому, как устроишься, так сразу выбивай себе койку и перебирайся.

– Конечно! – с воодушевлением подхватил Иван. – Тёть Мотя, вы только не подумайте, что я вас стесню. Нет! Я и сам рад быстрее от вас съехать. Вам, с детьми, конечно, невместно в казарме, а мне, молодому, наоборот, всё интересно, всё в радость… Кстати, а где братовья?

– Так, бегают на улице где-то.

– А я вам гостинца привёз, – спохватился Иван. – Мамка собрала.

Он развязал свой мешок и стал выкладывать на стол нехитрые деревенские подарки – туесок с мёдом, двух замороженных гусей, солонину в бочонке. Но вот рука его нащупала прохладную кожу украденного чемоданчика…

– Спасибочки, – кивнула Мотя, одобрительно разглядывая гостинцы.

Туесок с мёдом и бочонок заняли своё место на полке среди других таких же берестяных и деревянных ёмкостей. Гусей же хозяйка обмотала тряпками, крепко обвязала и закинула за окошко, где они и повисли.

– Это тебе не деревня – погребов тут нет, – пояснила она Ивану. – Если птицы не поклюют, так сохранятся на какое-то время. А поклевать не должны – вишь, как я тряпками обмотала. Да ты голодный, поди. Садись-ка, супу похлебай.

Мотя плеснула в миску ещё тёплый суп. Иван накинулся на него с аппетитом проделавшего длинный путь здорового человека.

– Как вы там, в деревне? – поинтересовалась Мотя. – Не голодаете? Как народ? Не протестует?

– Не, не голодаем, – рассказывал Иван, с жадностью уплетая суп. – А народ, вестимо, продразвёрсткой недоволен. И ценами твёрдыми на хлеб. Посудите сами – всё дорожает, а народ должен хлеб всё по старой цене сдавать. Лука Яковлевич, мужик степенный, односельчанин наш, так он, говорят, припрятал запасы-то свои.

– Вот! – возмутилась Мотя. – На селе хлеб прячут, а мы, рабочие городские, голодать должны! Слухи ходят, что карточки на продовольствие введут. И без того хлеб с перебоями, чёрный. Белого-то полно. Ну, а нам, люду простому, белый дороговат, мы завсегда чёрный покупаем, он дешевле. Очереди в лавки. Некоторые бабы с ночи стоят. Я вот приспособилась дома хлеб печь. Вишь, дядька твой печурку сложил.

Мотя кивнула на сложенную из кирпича крошечную печь, притулившуюся под окном. Её труба была выведена в форточку.

– Коли война, – продолжала Мотя, – то все должны терпеть, да помогать друг другу. А то что ж это получается, если крестьяне жадничать для городских будут…

– Ты увлечение своё не бросил? – спросил дядя. – Рисуешь?

– А то!

Ваня с готовностью достал свои рисунки.

– Забиваешь себе голову всякой ерундой, – пожала плечами Мотя, бегло взглянув на эскизы племянника. А дядя, напротив, поддержал:

– Молодец! Талант! И заметь, – обратился он к жене, – самоучка!

– Ну, допустим, талант, – возразила она, – и что? Куды он с талантом-то с энтим?

От разговора их отвлёк настойчивый стук в дверь.

– Кто? – нелюбезно крикнула хозяйка.

– Дворник. Дрова принёс.

Послышался стук открываемого замка.

– Ванька! – крикнула Мотя. – Поди дрова прими.

Иван выбежал в коридор. Давешний дворник, в тулупе, фартуке, и с медной бляхой на груди, на которой был выгравирован адрес дома, повернулся к нему спиной, где к нехитрому приспособлению, состоящему из двух крест-накрест соединённых досок, была прицеплена вязанка дров. Дворник развязал узел на животе, верёвки ослабли, и дрова упали прямо на руки принявшему их парню. Мотя сунула дворнику маленький берёзовый туесок:

– Спасибо тебе, Матвеич, и на вот, мёд, племянник из Костромской губернии привёз, я и тебе немного отложила.

– Благодарствую, Матрёна Игнатьевна! Ну, пошёл я, дальше разносить надоть, а у меня ещё дрова не наколоты. Как наколю, да разнесу, так и чайком погреюсь, да медком вашим побалуюсь.

Пока Мотя беседовала с дворником, Иван вспомнил про нежданно доставшийся ему чемоданчик. Интересно, что там?.. Он поспешно вытащил из мешка свой трофей и попытался его открыть. Дрожащие от волнения руки не сразу справились с хитрыми замочками, но вот они щёлкнули и открылись, Иван откинул крышку и его взгляду предстало множество пачек, сложенных из незнакомых зелёных купюр. Чемоданчик был туго набит деньгами. У Ивана потемнело в глазах… Воровато обернувшись – не видел ли кто – он захлопнул его.

Илья шёл весь день. Когда сгустились сумерки, и снега приобрели тёмно-синий цвет, а лес по обеим сторонам дороги из дружелюбного спутника превратился в зловещего незнакомца, скрывающего какие-то тёмные тайны, Илья решил, что пора позаботиться о ночлеге. Вскоре за поворотом перед ним предстала панорама села: на отшибе – барская усадьба в виде деревянного приземистого дома с колоннами и покосившимися хозяйственными постройками, на пригорке – сельский деревянный храм с голубым куполом, и притулившиеся вокруг домишки, обнесённые низкими заборами. Дымы из труб пепельными вертикальными столбами уходили в ультрамариновое закатное небо. Илья подошёл к ближайшему дому, постучал в калитку. Залаял цепной пёс. Через некоторое время дверь в избе открылась и раздался нелюбезный мужской голос:

– Кто там?

– Странник. Переночевать пустите, Христа ради!

– Проходи мимо, паря…

Дверь захлопнулась. У другого дома повторилась та же история. Также и у третьего… Илья переходил от дома к дому, стучал в калитки или напрямую в двери, постепенно теряя надежду на то, что приютят… Так он добрался до помещичьей усадьбы. По дороге, претендующей на звание «аллеи», по обеим сторонам которой росли грустные клёны, он дошёл до парадного крыльца. Дом смотрел на него чёрными глазницами окон. Лишь в одном тускло мерцал огонёк. Илья постучал в дверь. Долго никто не открывал. Он постучала ещё раз, настойчивее. Ночевать под открытым небом не хотелось, да и мороз к вечеру усилился. Наконец за дверью послышались шаги.