– Убёг, гад! Ушёл, мерзавец! – сокрушался народ.

– Ваше высокоблагородие, полицию бы надо!

К безутешной паре уже стремительно подходил городовой. «Надо сказать, что чемодан у меня, – подумал Иван. – Надо сказать, что мне удалось отобрать чемодан у вора. То-то обрадуются! Может, и монету пожалуют…» Однако он не двигался с места, продолжая наблюдать, когда господин замахал на городового рукой и, повторяя «Ничего, ничего, утрата невелика, там были одни дамские пустяки…», увлёк безутешно рыдающую женщину к пролетке. Извозчик тронулся, странная пара скрылась из виду.

«Эх, опоздал… – подумал Иван. – Но господин же сказал, что в чемоданчике одни пустяки. Что я мог поделать, если они спешат».

В этот момент подошёл Андрей и потянул его к извозчику.

Ваня подхватил свой скарб. Взгромоздились на сидение пролетки, которая закачалась под ними, как лодка. Дядя натянул на колени себе и племяннику потёртый кожаный фартук. Извозчик тронул сразу с места в карьер. Вчерашний крестьянин испуганно ухватился за дядю – ему показалось, что ещё немного, и он вывалится прямо на мостовую, так непривычно было восседать высоко над мостовой и раскачиваться, как в лодке на речке. Дома, если на телеге куда поедешь, сидишь низко, чуть ногами земли не касаешься, и катит телега ровнее и медленнее.

– Что, племяш, призадумался?

– Людей жалко, у которых вор чемодан украл. Дама так плакала, так убивалась…

– Сама виновата – не зевай. А ты – нос не вешай. Это большой город, тут полно всяких проходимцев. Привыкнешь.

Неизвестно, быстро или нет Иван привык бы к чужому горю, но к быстрой езде он привык быстро, и через несколько минут уже во все глаза смотрел по сторонам.

– Ух ты… – только и мог он произнести, жадно рассматривая проплывающие мимо прекрасные здания, напоминавшие причудливо изукрашенные гигантские шкатулки.

– Что, красиво? А то, это Невский! – довольно улыбался дядя Андрей, распираемый гордостью столичного жителя, который когда-то сам прикатил сюда в лаптях из глухой провинции. – Невский – главная улица…

– А это что за домина?

– Это, братец, сам Зимний дворец.

– Вот это да! И там царь?

– Да нет, царь с семьёй обычно в Царском Селе. Сюда редко наведываются…

– Жааль… А то я уж было подумал – царь, такой… ну почти как Бог, и так близко… Дядь Андрей, ты царя видел?

– Случалось. Когда война началась.

– А правда, что царица в госпитале медсестрой работает?

– Правда.

– Неужели сама царица – и медсестрой?

– Да, что правда, то правда. Она и дочки её. Старшие… А вот и Нева. Видал когда-нибудь такую широкую реку?

– Ух ты! –Иван заворожённо смотрел на запорошённое снегом речное пространство. Ширина реки произвела на него впечатление.

– Широченная какая, не то, что наша речка… А это что такое красивое?

– Петропавловская крепость.

В этот момент из крепости пальнули пушки. Лёгкое облачко взвилось над золотым, вонзающимся в низкое серое небо, шпилем. Иван вздрогнул.

– А это что?

– Полдень. Пушки Петропавловки каждый день стреляют в полдень… А это мы, дружок, въезжаем на Васильевский остров.

– Красиво, – заметил Иван, провожая взглядом стрелку Васильевского острова и словно парящее в облачном небе здание биржи. Улицы стали теснее, пролетка с ровным цоканьем лошадиных копыт плыла мимо прилепленных друг к другу зданий.

– Ты ведь на Васильевском живешь, дядь Андрей? В этакой-то красоте!

– Не совсем… Сейчас речку Смоленку переедем, и попадём туда, где я живу, на остров Голодай. Чуешь? Название-то какое – всё простой люд там живет, рабочие в основном. На Голодае такой красоты нет. Там кладбища, да заводы, кроме нашего трубочного, то бишь патронного, есть ещё Северная ткацкая мануфактура. Появились заводы – стали дома вокруг выстраиваться. До этих, центровых, им далеко. У наших домов главное – не красота, а народа побольше в них набить. Дело обычное.

Чем дальше от центра, тем скромнее становились здания, тоже высокие, но окрашенные в мрачные тона, без украшений и лепнин – коробки с прямоугольниками окон. По горбатому мосту переехали через узкую, плотно скованную льдом, речку.

– Ну вот и наш Голодай. Вон там, – Андрей неопределенно махнул рукой в сторону низких деревянных домиков, – Чухонская слобода, там – кладбища, немецкое, армянское… А вот, посмотри-ка, это наш красавец, трубочный завод.

Андрей с гордостью указывал в сторону длинного трёхэтажного здания из красного кирпича, с виднеющимися за ним многочисленными постройками.

– Красиво как! – восхитился Иван. – Не завод, а прям дворец! Неужели и я сюда буду на работу ходить?

– Будешь, куда денешься, я уж договорился. Пока подмастерьем на 15 рублей, а потом, глядишь, и до мастера дорастёшь.

– 15 рублей! Это же целое богатство!

– Для пацана неплохо, если правильно деньгами распорядиться.

– Мамке высылать буду… Дядя Андрей, а ты сколько зарабатываешь?

– Ну, я поболе – 37 рублей. Но я-то слесарь уже. Квалифицированный рабочий.

– Дядя Андрей, да неужели здесь взаправду патроны для фронта делают?

– Патроны и гильзы…Погодь, сам всё увидишь.

– Ух ты…Настоящие патроны…

– Да ладно тебе – надоедят еще. Двенадцать часов постоишь у станка, несколько тысяч этих гильз пройдёт у тебя перед глазами – во сне снится будут… А вон то – ткацкая мануфактура.

Иван увидел чуть дальше длинное трёхэтажное здание, тоже из красного кирпича, стоящее перпендикулярно к той улице, на которой располагался патронный завод.

– Большая фабрика, – отметил Ваня.

– Ты наш завод изнутри не видел – территория до самой Малой Невы тянется, несколько корпусов. Это – малая часть, что фасадом на Уральскую выходит. А мануфактура – она вся и есть перед тобой… Большая, да не сильно… Нам налево, – скомандовал он вознице.

Пролетка доехала до мануфактуры и завернула.

– А вот и наша Железноводская… Эй, давай вот к этому дому.

Ваня увидел короткую улицу, состоящую из параллельных рядов высоких зданий, представлявших собой коробки без лепнин и украшений, за которыми расстилались пустыри не обжитого пока острова. Извозчик притормозил около плоской пятиэтажки. Андрей расплатился с ним и, ведя племянника к дому, рассказывал:

– Тут и живем. Доходный дом Матвеева. Кстати, сам Матвеев – из крестьян. Так-то. А теперь – владелец дома. Ну, и на первом этаже держит продуктовую лавку. Мы у него и отовариваемся.

Над входом в лавку висели на цепи – крендель, крашеный золотой краской и чёрная голова быка с золочёными рогами. Краска облупилась, цепь жалобно поскрипывала под порывами колючего ветерка.

Во дворе дворник в тулупе и грязном фартуке монотонно колол наледь. Увидев Андрея, крикнул:

– Что, Андрей Палыч, встретил племянника?

– А то! Вот он какой у меня!

– Румяный, сразу видно, не наших краёв.

Дядя подвёл Ивана к узкой двери подъезда.

– Нам сюда, – сообщил он. – Мы люди не важные, на чёрной лестнице живём. Здесь, конечно, все не особо важные, но есть и посолиднее народ. Они на парадной живут… Ну, нам на пятый.

Лестница была пологая, ступени расположены низко, пролётов перед дверями квартир не было, так что лестница круто заворачивала на следующий этаж. Поднимаясь, Иван дивился архитектурным странностям доходного дома.

– Вот мы и пришли!

Андрей нажал кнопку звонка. В глубине квартиры послышались энергичные шаги. Дверь распахнулась, и Иван увидел жену дяди Андрея, Мотю. Ему показалось, что она постарела за те три года, что они не виделись – у носа залегли скорбные складки, большие серые глаза, когда-то насмешливо глядевшие на него, сейчас потухли, взгляд был равнодушным и немного тупым. Сейчас Мотя посмотрела на него не очень приветливо и процедила сквозь зубы:

– А, племяш, здорово. Ну, заходи, коль приехал.

Андрей с женой и двумя сыновьями, двенадцати и восьми лет, занимали отдельную однокомнатную квартиру – комнату с кухней, в которые попасть можно было из маленькой прихожей. Уборная – общая для всего дома и находилась в другом его конце. Иван разделся, повесил тулуп на крючок, вбитый в стену. На других крючках висела верхняя одежда хозяев, у стены стоял массивный кованый сундук, явно привезённый из деревни. Подхватив свои узелки, гость несмело прошёл в небольшую комнату, привычно перекрестился на красный угол, который представлял собой полку, прибитую в противоположном от входа углу, с тремя разномастными иконами и приколотыми к ним бумажными цветами. Занавеска разделяла комнату на две части. Одна часть, глухая, представляла собой территорию родителей. В этой части располагался камин, возле которого лежали аккуратной стопкой дрова. Ещё там помещалась кровать, над ней на стене – крючки для одежды. В другой части комнаты, более просторной, с окном, обитали дети. Здесь также стояла железная кровать, на которой, однако, никто не спал – она выполняла функцию шкафа: на ней вперемешку лежали – сезонная одежда, в картонках – обувь, постельное бельё, крупы в мешках… Вечером ребята стаскивали с неё бельё и спали на полу. Под кроватью лежало корыто, используемое хозяйкой для стирки. Окошко украшали простые занавески.