Вернувшись в казарму уже поздно вечером, Ваня долго не мог уснуть от возбуждения и переполнявших его впечатлений. Хотелось поделиться с кем-то. Он окликнул Егора:

– Егор, спишь?

– Ну засыпаю, а что?

– Ты про теорию Дарвина слышал?

– И что?

– Ты слышал про такую? Ну, что человек от обезьяны произошёл?

– Вестимо, слышал. А ты не слышал? Эх, деревня…

– И как ты думаешь – правда это?

– Может, и правда. Им, учёным, виднее.

– Так это что же, выходит, мы от обезьяны произошли?

– А что?

– А по-моему, чепуха.

– А по-моему, такая же чепуха, как и то, что Бог Адама из земли слепил.

– Егор, а про большевиков ты слышал?

– Не только слышал, а ещё и видел. У нас половина цеха – большевики.

– Да ты что! Половина цеха!

– Да, а другая половина – меньшевики. А остальные – эсеры.

– А, это которые людей взрывают?

– Ну да.

– А ты сам к какой партии относишься?

– А почему это я должен к какой-то партии относиться?

– Так ведь все теперь по партиям разделились.

– Ни к какой. Я сам по себе, политикой не увлекаюсь. Я декадент.

– А что это? – у Вани голова пухла от новых, непонятных слов.

– Ну, как тебе объяснить… Декадент – это которому на всё наплевать, потому что всё равно все умрём. А потому бери от жизни всё. Понял?

– Понял. Чего тут не понять?

– Молодец. А теперь отвали – спать хочу.

Поворочавшись ещё с час, Ваня наконец уснул. Странный сон ему снился: будто стоит он в той старинной церкви, что на 7-й линии Васильевского острова. Только церковь эта гораздо просторнее, чем наяву, своды – высокие, уходящие в отверстые небеса, словно храм расширился до размеров вселенной, а там в облачном тумане – Христос в окружении ангелов. И он, Ваня, стоит перед лицом Бога, осиянный светом огоньков сотен свечей, и вокруг него – молящиеся. И рядом – дядя Андрей и Егор. Вдруг, в самый торжественный момент службы, Андрей глумливо кричит: «Человек произошёл от обезьяны! Это доказано наукой!» И тут же превращается в обезьяну: покрывается шерстью, сгибается, руки его вытягиваются чуть не до колен, лицо превращается в глумливую морду, и он, испуская нечленораздельные звуки, выскакивает из храма. Многие люди тоже, превратившись в обезьян, с гуканьем и визгом вприпрыжку скачут за ним следом. А Егор с хохотом глядит на них и, отсмеявшись, обращается к Ване:

– Видал? Вот хохма! Да пусть их! Дикие люди… Мы, декаденты, смотрим на них как бы из другого мира, и смеёмся над тем, как они копошатся здесь, в реале. Да и какая разница – как жить? Обезьяной – или человеком? Всё равно все умрём! Но пока мы живы, пожить-то хочется! Пойдём, я покажу тебе, как надо жить!

Егор манит его, улыбается загадочно и многообещающе, подмигивает. Ваня колеблется. Подняв глаза, он видит, что облако, на котором восседает Господь, медленно поднимается ввысь, унося с собой Христа, глядящего на них с сожалением и грустью. И через миг видение исчезает, и остаются они с Егором одни в пустом храме.

– Ну, что, ты – со мной?

– С тобой, – решается Ваня и уходит из церкви, не оглядываясь…»

В очередное воскресенье, стоя в храме на службе, Ваня постоянно думал о давешнем сне. Слова молитвы скользили мимо него. В голове крутилась одна мысль: «Что бы значил этот сон?» Несколько раз он даже принимал решение не общаться с Егором, но в итоге даже рассердился на себя: «Да что я, как бабка старая, сна испугался!» В таком тревожно-решительном, а не молитвенно-благостном, настроении он достоял до конца службы, как вдруг его осенило:

– Расскажу-ка я Егору про деньги. Я всё равно не знаю, что с ними делать. Так что деньги эти для меня совершенно бесполезные. А так – поделюсь я с ним, зато он придумает, как их в рубли перевести. Он придумает, он ловкий!

Вечером, когда у рабочего люда выпал свободный час, и каждый занялся каким-то своим делом, Ваня окликнул Егора, валявшегося на своей койке с газетой.

– Егор, а, Егор…

– Чего тебе?

– Читаешь, значит?

– Ну, читаю.

– И что в газете интересного пишут?

– Да что… Вот пишут, что сифилис за рубль вывести могут, – Егор хохотнул.

– А что, надобность возникла? – спросил Ваня как можно небрежнее, хотя почувствовал, что краснеет.

– Нет-с, слава Богу, но – так, на будущее, – он опять хохотнул, наслаждаясь замешательством приятеля. – С женщинами встречаюсь, бордели посещаю… Мало ли что! А ты, поди, девственник?

Тут уже Ваня смутился так, что не отшутиться.

– Эх ты, красна девица… Айда со мной в бордель!

– Спасибо, но – нет.

– Нет… Знаю, почему нет – потому что денег у тебя нет! Угадал?

– Нет-с, не угадал, – Ваня покраснел снова, на этот раз от удовольствия, что его товарищ сам завёл разговор на нужную тему. – Денег у меня много.

– Много – это сколько? Десять копеек? Или, может, пятьдесят? – Егор открыто глумился над ним.

Ваня полез в свой узелок и достал оттуда кожаный чемоданчик. Закинув его на койку Егора и забравшись следом, он, убедившись, что в их сторону никто не смотрит, закрыл своё сокровище спиной от посторонних глаз и жестом фокусника открыл замочки. Металл мелодично звякнул, крышка откинулась и… У Егора расширились глаза. Глумливую усмешку с лица мигом стёрло. Он заворожённо смотрел на деньги, не в силах оторвать очарованного взгляда. Затем дрожащей рукой потянулся к пачке банкнот и поднёс её к самым глазам, чтобы рассмотреть.

– Чьи деньги, не знаешь? Немецкие?

– Нет, не немецкие, – сглотнув, прошептал Егор. – Это доллары. Американские. Где взял?

– Нашёл.

– Врёшь!

– Не вру! Вот те крест! – Ваня торопливо перекрестился, глядя на приятеля преданными щенячьими глазами.

– Где нашёл?

– Где нашёл, там больше нет.

– Ну, может, и нашёл. Простофилям часто везёт. Украсть-то кишка тонка.

– Ты знаешь, как их обменять?

– Знаю, конечно, в банке.

– В каком банке?.. Слышь, Егор, может, поменяешь? Тратить вместе будем.

– Это правильно, что ты ко мне обратился. Другой бы облапошил тебя, лаптя. Вот что, менять надо небольшими суммами, чтобы подозрения не было. Айда завтра! Чего откладывать? А деньги перепрятать надо.

Завернув чемоданчик в газету, Егор небрежно подхватил его подмышку, и приятели вышли на заводской двор, тускло освещённый фонарями. Во дворе никого не было, только раскачивающийся под порывами ветра фонарь выхватывал из темноты то мусорный бак, то груду металлолома. Егор вальяжно достал папироску и закурил.

– Чего стоим? – приплясывал от нетерпения Ваня.

– Погодь. Вдруг кто за нами наблюдает. Заспешим – подозрительно покажется. А так – стоим курим, моцион совершаем.

Затушив окурок носком ботинка, Егор двинулся в сторону речки.

– Куда мы идём?

– Я вырос здесь, на заводе. Я этот завод и все прилегающие территории пацаном облазил. Каждый кустик мне знаком. Так что вперёд.

Заводской двор стал уходить вниз, следуя изгибам крутого берега. Егор отогнул в дощатом заборе доску, и, просочившись в открывшееся отверстие, ребята выбрались по ту сторону забора. Над рекой склонилось несколько чахлых деревьев с застывшими голыми ветвями, а из снега, как занозы, торчали кусты. Егор направился к чёрному остову старого баркаса, напоминавшего выброшенного на берег дохлого кита, пролез в рваную дыру, зияющую в днище, в кромешной темноте чиркнул спичкой, на несколько секунд выхватив из темноты заржавленные внутренности судна. Осторожно ступая, то и дело останавливаясь, чтобы достать новую спичку, он подошёл к ящику, напоминавшему своим видом корабельную топку, отодвинул скрипящую дверцу и сунул внутрь завёрнутый в газету чемоданчик. Затем закрыл дверь и отряхнул руки.

– Ну, вот и всё, – сказал он. – Теперь можешь спать спокойно. Деньги в надёжном месте. Никто у тебя твоё сокровище не уведёт.