– Годится, – кивнул Илья.

– Ну, в таком случае милости прошу во флигель. Там нам уже постелили.

Во флигеле народу оказалось предостаточно. Все взволнованно переговаривались. При появлении Ильи и барина замолчали, но тут один кто-то робко попросил:

– Благословите, святой отец.

Илья благословил всех. Затушили свечи. Улеглись…

Однако никто не спал. Все прислушивались. Но всё было тихо. Тишина нарушалась только лаем собак. Но вот отдалённый ленивый лай постепенно стал непрерывным и яростным. Собаки реагировали на что-то необычное. И оно приближалось.

Послышались голоса. Их неразборчивый гул становился всё ближе. Кто-то из укрывшихся во флигеле охнул, кто-то пробормотал:

– Господи, помилуй.

– Эй, есть кто в доме? Выходи!

– Не отвечают… Дрыхните, что ли? Поднимайтесь!

Раздался настойчивый стук в дверь барского дома.

– Афанасий Матвеевич, к вам, – боязливый голос.

– Здесь нет Афанасия Матвеевича, – громко сказал Илья. – Нету! Уехал ввечеру по делам. А куда? Неведомо. Понятно?

– Понятно, батюшка.

Тем временем с улицы донеслось:

– Ну, коли не открывают, ломай дверь, ребята!

Послышался хруст выламываемого дерева. Во флигеле кто-то начал вполголоса бормотать молитву.

Илья поднялся со своей лежанки и направился к выходу.

– Куда вы, батюшка? – опасливо спросил кто-то. – Останьтесь, там опасно.

Однако он, не обращая внимание на предостерегающие возгласы, вышел на морозную улицу. Его глазам предстало жуткое и, в то же время, прекрасное зрелище, прекрасное силою и страстью разрушения: на фоне черноты ночи на крыльце барской усадьбы суетилось множество людей, которые размахивали факелами, топорами вышибали двери и окна, затем вломились в дом. В окнах замелькали огненные всполохи, замельтешили тёмные деформированные фигуры людей.

– Да тут никого нет! Налетай, ребята! – послышался разудалый крик.

Дважды приглашать не пришлось – те, что в нерешимости топтались у крыльца, ринулись внутрь. Из окон полетели вещи, предметы мебели, посуда. Те, которые остались снаружи, подхватывали выброшенное и утаскивали куда-то в темноту.

– А где барин?

– Дом пустой. Никого нет.

– Ну, так поджигай! Вот вернётся барин, а тут… «Вот вам, бабушка, и Юрьев день!» Нетути-с ничего!

Чёрный дом запылал изнутри. Ослепительно яркие прямоугольники окон на чёрном фоне загадочной ночи. И звёзды померкли. Внутри бушевало пламя, но дом стоял, дом был неподвижен. Казалось, его невозможно поколебать, уничтожить. Толстые, двухсотлетние брёвна долго сопротивлялись огненной стихии. Но вот разбушевавшееся пламя вырвалось из окон, огненные языки заползли на крышу. И вот уже весь дом оказался охвачен пламенем. Огонь гудел и завывал, метался, взмывал в небо, распадаясь на множество искр. Люди, как заворожённые, наблюдали эту пляску хаоса и разрушения. Под порывами ветра пламя переметнулось на ближайшие хозяйственные постройки. Раздались крики перепуганных животных, запертых в хлевах и сараях.

– Братцы! Животину спасать надо! – в панике закричал кто-то.

– Смотрите, хлев загорелся! А ведь там коровы.

– Конюшня горит, ребята! У Матвееича кони-то знатные.

– Спасать надо! Айда!

Люди нестройной толпой бросились к охваченным огнём постройкам, в которых метались и вопили погибающие животные. Кто-то стал топором выбивать двери хлева и конюшни.

– Чего копаешься? – подначивали его. – Добро, скотина пропадает!

– Дык не даётся дверь-то…

Наконец двери вышибли. Обезумевшие животные стали выбегать на спасительный воздух: жалобно мычащие коровы и телята на тонких трясущихся от страха ногах; кони с горящими гривами, оглашая округу стонами и хрипом, уносились в ночь, и долго в непроглядной темноте мелькали их пылающие силуэты со шлейфом искр …

– Лови их! Держи скотину! Разбежится добро!

– Товарищи! – раздался среди этого хаоса и смятения твёрдый и уверенный голос: – Товарищи! Оставьте скотину. Далеко не уйдут. Давайте лучше барина поищем. Где дворовые?

– Во флигеле.

– Айда туда!

Толпа двинулась к флигелю. Подойдя вплотную к Илье, человек, возглавлявший шествие, обладатель твёрдого уверенного голоса, направил огонь факела в лицо послушнику.

– А ты кто таков?

– Илья меня величать, – спокойно ответил тот.

– Монах, что ль?

– Послушник.

– А здесь какими судьбами?

– В Петроград путь держу. Паломник я.

– Понятно. А здесь чего стоишь, глазеешь?

– Так интересно.

– Интересно ему… Айда с нами. Сейчас разберёмся, кто таков.

Толпа набилась во флигель, ярко освещая его факелами. Перепуганная челядь повскакала со своих лежанок – люди сбились к одной из стен, передние старались спрятаться за задних.

– Кто такие? – спросил человек, который, видно взял на себя роль вожака.

– Мы – дворовые барина, Афанасия Матвеевича.

– Понятно. Сам барин где?

– Дык… Уехал по делам, как стемнело.

– Куда это?

– Мы люди маленькие, нам не ведомо. Не сказал. Видно, срочное что-то.

Сам Афанасий Матвеевич стоял тут же, в передних рядах, понурив седую голову.

– Это точно все дворовые, Порфирий Фёдорович, – почтительно обратился к вожаку один из деревенских активистов. – Мы их рожи сытые знаем. Энтот только… – Он указал на Афанасия Матвеевича.

– Кто таков?

Афанасий Матвеевич замычал, указывая рукой на подвязанную челюсть.

– Чего мычишь? Говори толком!

– Это со мной! – звонко выкрикнул Илья, чтобы перебить гул возбуждённой толпы.

– Как – с тобой? – пламя факела направилось в лицо парню, обдавая невыносимым жаром.

– Да так. Я проходил через какую-то деревню, он и пристал ко мне. Вдвоём-то сподручнее и не так страшно. А в дороге зуб вот у него заболел. Тут люди добрые на ночлег нас впустили и перевязали.

– А и врёшь ты, монах! – послышался голос из толпы. – Я видел, как ты в дома стучался. Никого с тобой не было.

– А он в другие дома стучался, – нашёлся Илья. – Договорились мы так – кого впустят, тот потом другого кликнет.

– Отвечай! – Порфирий Фёдорович направил факел в лицо помещику. Тот замычал и стал прикрывать лицо рукой.

– Оставьте его! Это человек незнакомый, – послышались голоса. – Не наш он, это точно.

– Товарищи! – возвысил голос вожак, направляя факел в лицо то одному, то другому дворовому, выхватывая из темноты перекошенные от страха лица. – Не бойтесь! Мы вас не тронем. Наоборот! Больше вы не рабы помещика! Вы отныне – свободные люди. Усадьба, это гнездо эксплуатации, сожжена. Не думаю, что ваш барин вернётся. Скорее всего, кто-то предупредил его. Да и некуда ему уже возвращаться. Всё его имущество сгорело. Дома у него нет. Скотина разбежалась.

– Батюшки! – заголосила Агафья. – И куда мне теперь? Я же всю жизнь у барина проработала! Хороший он был хозяин, Афанасий Матвеевич наш, прям отец родной. Что мне теперь делать? Куда податься под старость-то лет? Кому я нужна?

– А нам куда податься? Где нас ждут-то? Да нигде! – послышались голоса дворовых.

А неузнанный барин, услышав, что всё его имущество погибло в огне, тряс головой и – то ли стонал, то ли рыдал.

– Вы эту свою рабскую психологию бросьте! – возвысил голос вожак. – Я вас обрадую: усадьба барская сгорела, а вся его земля – крестьянам достанется!

– А ты кто такой, Порфирий, что имуществом чужим распоряжаешься? – нашёл дерзость спросить молодой мужчина из дворовых.

– Я, Никита, представитель партии эсеров, если ты ещё этого не знаешь. А наша партия – за то, чтобы всю землю у помещиков отобрать – и крестьянам передать. Чтобы, стало быть, по справедливости всё было. Земля – она же божье творение, она же – ничья, как лес, как речка, как лес. Так почему, скажи ты мне, она должна кому-то принадлежать? То есть, если ты обрабатываешь её, матушку, то она твоя, ты плодами своих трудов питаешься, земельку холишь. Ну, а ежели ты её не обрабатываешь, то какое ты на неё право имеешь? Никакого. Она не твоя, она божеская.