— Ты рассказала ему об Элизабет?

— Да.

— Переходи к той части, которая спасет тебе жизнь, и избавь меня от головной боли по уборке после твоего убийства, — угрожаю я.

— Камилла убедила его доверить мне отмывание его скрытых активов через ваш благотворительный фонд. Она поклялась, что мы разделим это пополам, но у меня были свои планы. Я клянусь тебе, что никогда не пропускал эти деньги ни через один из твоих бизнесов.

— Где это? — спросил я.

— На вечеринке в Макао.

Я снимаю курок и опускаю пистолет, и Лаклан опускает руки и испускает тяжелый вздох облегчения.

— Я никогда не лгал, когда уверял тебя в своей преданности. Ты и Элизабет, но никогда твой отец, и если это проблема для нас, тогда...

— Это не проблема. С ним покончено, — говорю я ему, а затем улучаю момент, чтобы осознать тот факт, что этот человек взял на себя смелость подорвать репутацию моего отца и его девушки ради финансовой выгоды во имя мести.

— Вот почему Камилла продолжает звонить. Я должен был заставить ее поверить, что мы идем на поправку и работаем вместе, но только на днях я получил известие, что ему предъявлено обвинение. Это только вопрос времени, когда он признается. Он знает, что в тюрьме ему безопаснее, чем на свободе. Если он допустит, чтобы это дошло до суда, не будет иметь значения, выиграет он или проиграет — он покойник.

Он прав. Я знаю, что его признание своей вины, чтобы избежать судебного разбирательства, будет неизбежным. Судебный процесс означал бы появление свидетелей и передачу имен. Это был бы он, повернувшийся спиной к тем, на что способен только человек, желающий смерти. Вот почему я отказываюсь позволять Элизабет волноваться из—за того, что ее преступления раскрыты.

— Мне нужно, чтобы ты вернулся. Ты сказал, что деньги были на вечеринке? — Я спрашиваю. — Я не специалист в мире хищений, поэтому мне нужно, чтобы ты рассказал мне, что происходит. Больше не морочь мне голову.

— Работая в мире финансов всю свою жизнь, я познакомился с горсткой изворотливых людей. Один из них смог нанять меня на вечеринку в Китае. За двадцатипроцентную плату он обменивает мои наличные на покерные фишки. Учитывая, что Макао является мировой столицей казино, а в Гонконге так много посредников, которые готовы переводить средства куда угодно, не задавая лишних вопросов, это был мой самый безопасный вариант.

— Что происходит с фишками?

— Мой спекулянт немного играет в азартные игры, а затем обналичивает их вместе с законными фишками других игроков. Затем бухгалтер казино регистрирует мои деньги как выплаченный выигрыш.

— Куда уходят деньги?

— Средства переводятся по безналичному расчету таким образом, что пересекают несколько границ, чтобы затруднить их обнаружение.

— Объясни, — требую я, желая точно знать, как он планирует перевести то, что, как я предполагаю, составляет миллионы.

— Например, — продолжает он, — деньги могут оказаться в американском трасте, управляемом подставной компанией на Большом Каймане, принадлежащей другому трасту на Гернси со счетом в Люксембурге, управляемому швейцарским, сингапурским или карибским банкиром, который не знает, кто владелец. По сути, это вихрь.

— Ты когда-нибудь собирался мне сказать?

Он наклоняется вперед, упираясь локтями в колени, а затем смотрит на меня снизу-вверх.

— Нет никакого способа ответить на это. Если я скажу «да», ты подумаешь, что я лжец. Если я скажу «нет», ты подумаешь, что я лгу из—за того простого факта, что я никогда тебе этого не говорил. Но, если тебе нужно подтверждение того, в чем заключаются мои интересы, тогда я предоставлю тебе счета. Видишь ли, деньги были просто бонусом к тому, что Камилла приземлилась на задницу, бедная и одинокая. Последнее было краеугольным камнем.

Проверяя его, я щелчком открываю ствол и высыпаю пули. Я подхожу к нему, кладу пистолет на стол и говорю ему:

— Мне нужны все счета.

— Сейчас?

— Сейчас.

Он встает и подходит к своему ноутбуку рядом с моим незаряженным пистолетом. Я следую за ним, и когда он садится в рабочее кресло, я встаю у него за плечом. Я наблюдаю, как он обходит Интернет и получает доступ к глубокой паутине через Tor, которая является анонимной сетью, гарантирующей, что ничто из того, что он делает, не будет отслежено. После нескольких быстрых нажатий на клавиатуру начинают просачиваться цифры и коды.

— Вот так, — говорит он, а затем указывает на экран, объясняя, — в этой колонке перечислены коды стран, а здесь перечислены номера счетов и маршрутов, а в этой колонке здесь…

— Закрой это.

Он смотрит на меня в замешательстве, но делает, как я велю, и переходит к выходу из системы. Я удовлетворен тем, что без угрозы применения силы он передал всю информацию без малейших колебаний.

— Мне не нужны его деньги. Ты можешь делать с ним все, что захочешь.

Лаклан закрывает крышку своего ноутбука, поднимает пистолет, берет с пола одну пулю и вставляет ее в один из цилиндров. Затем он крутит его, прежде чем зафиксировать на месте.

— Вот, — говорит он ровным тоном, протягивая мне пистолет, — Я бы принял пулю за Элизабет. Ты, с другой стороны... Мне нужно успокоиться после того, как ты приставил дуло к моей голове, но я бы тоже принял пулю за тебя. Ты хочешь, чтобы я доказал тебе свою преданность?

Он делает пару шагов назад.

— Нажми на курок.

Здравомыслящий человек поверил бы ему на слово, но для меня этого жеста недостаточно, не после всего, что поставило под угрозу мою жизнь и жизнь Элизабет. Она слишком драгоценна, чтобы принимать чьи—либо слова за чистую монету. Итак, я вытягиваю руку перед собой, но с небольшой поправкой, которую Лаклан не сможет обнаружить, я отмечаю его правую руку как свою цель.

Он предложил этот тест на честность, и когда я взвожу курок, я кладу палец на спусковой крючок и выполняю его до конца.

Я нажимаю и стреляю, но все, что слышно — это щелчок от закругления патронника.

Лицо Лаклана вытягивается, он ошеломлен тем, что я нажал на курок, а затем испытывает облегчение, когда понимает, что его игра в русскую рулетку только что закончилась в его пользу. Он падает обратно в кресло, пока я убираю пистолет в кобуру. И теперь, когда у меня есть подтверждение того, что единственной причиной, по которой он скрывал от меня информацию, было желание поиметь Камиллу и моего отца, я поворачиваюсь и иду к двери.

— Зайди попозже сегодня днем. Элизабет была бы рада видеть тебя теперь, когда мы вернулись, — говорю я, не оборачиваясь.

А потом я ухожу.

Деклан

Элизабет все еще спит в постели, когда я возвращаюсь домой после долгого дня встреч. Дни похожи друг на друга. У нее разбито сердце, и она пытается справиться с потерей отца во второй раз в своей жизни, поэтому я не хотел давить на нее слишком сильно. Но я волнуюсь. Она жила в тенях тьмы с тех пор, как мы вернулись из Штатов. Однако меня беспокоит нечто большее, чем хандра. После моего разговора с Лакланом на днях я пришел домой и услышал ее голос, доносящийся из спальни. Но она была там одна. Когда я открыл дверь, то увидел, что она плакала, поэтому решил не расспрашивать ее.

Мне приходится напоминать себе, какая она все еще хрупкая. Это было не так давно, когда она полностью сломалась после того, как узнала о своей матери, и ей пришлось принимать лекарства. С той ночи она пережила всего несколько эпизодов, но ни один из них не был таким масштабным.

Подойдя к краю кровати, я наблюдаю за тем, как она мирно спит. У нее мягкое лицо и ровное дыхание. Я провожу тыльной стороной пальцев по ее щеке, чувствуя тепло ее гладкой кожи. Наконец—то я могу смотреть на нее без того, чтобы прошлое подпитывало мою ненависть к ней. Я больше не хочу причинять ей боль и страдание. Я больше не хочу наказывать ее.

То, что я увидел ее с отцом, помогло залечить раны, которые она нанесла своим обманом. Впервые я увидел сквозь все стены, которые она возводила всю свою жизнь, саму суть того, кто она есть. Наблюдая за ней вместе с ним, слушая их истории и узнавая о том, какой она была маленькой девочкой, я внезапно увидел ее насквозь, и я, наконец, смог увидеть чистоту и мягкость, которые скрывались за годами, которые ожесточили ее.