По жизни ты была горда сама собою,

И не смотрела вниз, где подрастала я.

И время там текло тоскливой чередою

Однообразных дней и стылого жилья.

Ты запахом духов отталкивала резко,

Я куталась, как вор, в подол твоих одежд,

Не отпуская то, что выглядело веско,

Но уходило вглубь несбывшихся надежд.

Красивое лицо, всегда в помаде губы.

И как-то на ходу, подмазывая лак,

Одной ногой в дверях, запахивая шубу,

Сказала обо мне – а, это просто так…

Ах, мама! Без вины, с холодною душою,

Ты создала мне мир, где много лет подряд

Тобой – такой родной, державшейся чужою —

Предназначался мне один и тот же взгляд!

Ты создала мне мир, в котором было страшно,

Не зная, как крепка во мне его печать!

И часто напоказ, значительно и важно,

Забыв мои глаза, любила порыдать.

Среди своих подруг была ты говорлива,

Но никогда никак не вмешивалась в сны,

Где ночи напролёт ждала я сиротливо

Взросленья лет своих – с весны и до весны.

Я так тянулась вверх от твоего соседства!

Когда сравнялся рост – сравнялись дочь и мать.

Как долго я жила, чтоб выбраться из детства,

Где люди не могли друг друга понимать!

Когда ж пришла пора искать другого крова,

И за его окном зажечь отдельный свет,

Во всех своих делах я повторяла снова

Навязчивый урок, что был из детских лет.

Его я, как в бреду, твердила без ошибок,

Его я, как ярмо, таскала на ногах.

Я возвращалась вновь в тоску твоих улыбок

И видела тебя во всех своих врагах.

Я поражалась вновь своей недетской боли

В повторах бед своих, в пылу чужих атак,

И на ходу судьбы жила, меняя роли,

Чтоб доказать тебе, что я – не просто так!

…Я больше не могла дышать тяжёлой местью,

 Но холод новых стен менялся сам собой,

 Их двери навсегда жгли руки липкой жестью,

 И отпечаток тот стал тоже типовой.

Я поняла тогда, что двигаюсь по кругу,

В котором твёрд закон былое ворошить.

Ушла сама в себя. К единственному другу.

И на исходе сил – вдруг захотела жить.

Сама себя нашла, сама себя согрела,

Тебя похоронив за прошлые дела…

Я выросла —

         когда

                     ты разом постарела.

Я выучилась жить —

                     когда ты умерла.

Во времени есть уникальное средство —

Понять, что дало нам далёкое детство.

Ах, Тула! Я школьница класса второго.

Волшебный проектор включается снова…

К несчастию, в Туле есть место для скуки,

А с ней зарождаются страшные злюки:

Напротив подъезда, в ажурной беседке,

Средь ясного дня затаились соседки.

И всех замечали, и всех обсуждали.

Кого донимали, кого – осуждали.

Идёт дядя Вася со смены с завода.

Уставший, как будто опущенный в воду.

Расспросят: а сколько же он получает?

Кого привечает, когда заскучает?

Ужель после смены один отдыхает?

Не видно, не слышно… А может, бухает?

Проходит вблизи нелюдимая Ира,

Которая часто рыдает в квартире.

Душевнобольная – но как дальновидна!

Что следует дальше – вполне очевидно.

Они к ней с приветом, они к ней с поклоном…

Она – поскорее исчезнуть со стоном.

Неспешно ползёт одинокая бабка.

В дырявых галошах, и платье как тряпка.

Когда-то трудилась в колхозе на нивах,

Но имя её затерялось в архивах.

Под старость рассталась, конечно же, с тяпкой

Без имени – просто дворовою бабкой…

Соседки навряд ли ей помощь предложат,

А смотрят – как будто вот-вот уничтожат.

А вот наша строгая классная дама.

На усиках пот, на затылке – панама.

Двойной подбородок, на нём бородавки,

На каждом кармане – от вора булавки.

Соседки её уважали безмерно.

При ней говорили раздельно и верно.

Но только прошла – распекали ужасно!

За что? И самим это было неясно.

Идёт почтальонша с увесистой сумкой.

Соседки хихикают с мерзкою думкой.

Что в сумке её не газеты – продукты,

Видать, понесла колбасу или фрукты.

А может быть, хлеб? Или к чаю печенье?

Для этих особ всё имело значенье.

 Подходит, задумавшись, школьница Лена.

 Её остановят они непременно.

– По всем ли предметам уроки учила?

 А если учила, то что получила?

 На форменном платье найдут недостаток.

 И сразу во мне – что ответ слишком краток.

 И снова пристанут с каким-то вопросом:

– Умеешь ли ты заплетать себе косу?

– Какую профессию выберешь, Лена?

 Ах, мне бы спасаться из этого плена!..

– Я, честное слово, не знаю, кем стану.

 Ведь я второклашка, и мне ещё рано.

 Соседки в атаку:

– Быть может, швеёю?

– Поверьте, я планов подобных не строю!

– Тогда – в общепите служить поварихой!

– Нет, нет! – отвечала я твёрдо, но тихо.

– Портнихой!

– Ах, нет.

– А бухгалтером в ЖЭКе?

 Они как-то дружно насупили веки.

– Ты можешь работать на фабрике прачкой!

 Кассиршей – и к вечеру будешь с заначкой!

– Да лучше портнихой! Всегда при обновках!

 От долгих нотаций мне стало неловко.

– Учётчицей на оружейном заводе?

 И здесь уже я оказалась на взводе.

– Сейчас мне важнее, чтоб были тетрадки

 И книжки всегда в образцовом порядке!

 Мне нужно домой! И скорей за уроки!

 (Да как же ещё унести от них ноги!?)

– Но ваши профессии не привлекают.

 Подумаю, может, другие бывают!

 Соседки притихли, потом закричали:

– Чему же тебя до сих пор обучали?

 Они причитали:

– Послушайте, люди!

 Вот эта девчонка не знает, кем будет!

Её учат в школе напрасно!

Ужасно,

        ужасно,

                    ужасно!

Когда же меня, наконец, отпустили,

То слух нехороший по дому пустили —

Что я в разговоре вела себя скверно.

Совсем зарвалась эта странная Лена!

…Я выросла и невзлюбила беседки.

 Мне чем-то опасны казались соседки.

 А что до профессий – их было немало,

 Но я что-то лучшее вечно искала.

 Металась, дерзала, предела не знала.

 Бывало, красиво слова подбирала…

В конце же концов, подружилась с поэтом —

И горько потом сожалела об этом.

Все чувства и планы увязли, как в тине…

Но к слову любовь сохранилась поныне.

Так кем же я стала? Самою собою.

Мне было даровано свойство такое.

…Соседки в беседке практичнее были

 И вряд ли б за это меня похвалили!