Вчерашний день сиял весной И обещал продлиться вечно. Вздыхала нянька за стеной, Что жизнь трудна и скоротечна. А я, плод маминой тоски, Несла печать ненужной жизни, И терла нянькины виски От хвори горькой укоризны. Я из себя смотрела вдаль, Не видя в будущем отрады… А нянька плакала: февраль! И на меня бросала взгляды. Мы жили рядом: стар и млад. И надо ж вот такому статься — По-своему был каждый рад Друг с другом жизнью поменяться. Моя душа просилась прочь, Она и так жила над бездной, А на дверях не смерть, а ночь Защёлкой лязгала железной. Я умирала в грусти жить, Приняв за яд опустошенье. А няньке нравилось грешить, Отмаливая прегрешенья. Она любила жениха, И молодость вернуть хотела, И сладкой памятью греха Жило её сухое тело. Она кивала на гармонь, И повторяла слово в слово, Как он держал её ладонь И засылал сватов с Покрова… …Мы с нянькой встретились не зря. Соединились два мученья. Обмен свершили втихаря, Чтоб избежать разоблаченья. Про то ни слова не сказав, Вдвоём владели нашей тайной — Себя надеждами связав, Светились радостью печальной. Но жизнь по-прежнему текла. Дом оседал, дрова топились. Мы обе жаждали тепла, И души по телам теплились. Переписка Скорый поезд в надрыве железном Гнал по рельсам сухой перестук… Мать была в моей жизни проездом На далёкий волнующий юг. Там она совершала попытки Что-то выправить в жизни своей, И её заменяли открытки С описанием всех новостей. Там почти не держались печали На просоленном морем ветру, А по пристани шли зазывалы, Вовлекая приезжих в игру. Там назад не давались билеты В невозможной беспечности дней… Я садилась писать ей ответы Из событий, что были важней: Няня ходит, как будто слепая. А сосед пристрастился к вину — И на празднике Первого мая Зарубил молодую жену. В нашем домике стены сырели — А во всём виновата весна — И холодными стали постели, Всех лишая хорошего сна. Щели в печке замазали глиной, Чтоб до новой квартиры дожить. А сама я болела ангиной И почти не могла говорить… Только мать в них вникала едва ли, Понимая буквально своё, И открытки опять прилетали, Словно яркие губы её. И опять в них росли кипарисы, Подпирая собой небеса, И слетались певцы и актрисы, Привозя на курорт чудеса… …Я читала их долго и честно, В них жила моя странная мать. А потом поняла – бесполезно Мне хотелось её понимать. Солнечный удар Наш дворник был уныл, но мёл дороги взглядом, Летая на метле, не понимал чудес. А я смотрела вслед, в мечтах садилась рядом, Примеривая к ней свой малый детский вес. И в жаркий летний день, что есть, набравшись духу, Я прыгнула в окно – и села на метлу! Но дворник чумовой стряхнул меня, как муху, И закрутил метлу в свистящую юлу. Был жёстким тротуар. Я глаз не закрывала — Вокруг всё тот же двор, и дворник, и метла. Она была юлой, и искры выметала… И ясно поняла, что просто умерла. Стемнело. Отжило. Но не было испуга От яростной жары, накрывшей прежний мир, А солнце и юла питались друг от друга, И воздавали светом дань за этот пир. Душа не унеслась в заоблачные дали. Она жила внутри, в оранжевой юле. Мы с дворником одним секретом обладали, Скрывая от других, что кроется в метле. …Едва набравшись сил, я встала спозаранку, Приблизилась к метле… Но тут, умерив пыл, Мне дворник пробасил: – Иди, надень панамку! И солнце от меня ладонями закрыл. Платоновский лес Два свода – земли и небес Смыкались в запущенном парке. Под радугой каменной арки Виднелся Платоновский лес. Вдали обозначен едва, Он таял от зноя и света — Бесцветная в пламени лета, Прозрачной казалась листва. Вблизи этот лес, словно дух, Явился нам разным и странным — Исполненным сумрачной тайны И сонным, как тяжкий недуг. Уже через пару шагов Он взял нас в тугие объятья — Но женщина в ситцевом платье Хотела к обеду грибов. Он сразу же нас невзлюбил За то, что ступали в растенья, Считая, что здесь запустенье — А он их растил и копил. Он властно манил нас назад, Затаптывал тропы и вехи, Где были гнилые орехи И дупла с лицом бесенят. Он нам ничего не давал. Уж очень мы были мирские, И праздные, и городские — Для тайн, что он свято скрывал… Но девочка с чёлкой прямой — Наверно, сама подрезала — Шершавые губы лизала, И не торопилась домой. И женщина, клявшая путь, Грибы и сухое печенье, Всё медлила с их возвращеньем, И пряталась в тень – отдохнуть. Ладонью манила меня И будто бы в шутку крестила, Ругала нечистую силу В жилище из мшистого пня. А я озиралась вокруг — Забавные эльфы лесные Серьёзные гномы не злые — Восторг, а совсем не испуг! Я с ними была заодно, Я общий язык находила — Чем женщину крайне сердила, И это казалось смешно. Заухал Платоновский лес — И листья охапкой взлетели, И птицы меж ними свистели, Как будто был равен их вес. И нас, наконец, пригласил К застолью полян земляничных, Маслят златоногих отличных — И всё городское простил. Опушка открылась сама — И солнечным ветром дохнуло. А лес на окраине Тулы Накрыла лиловая тьма… …Я будто смотрела назад… Но сон оборвался некстати — И женщина в ситцевом платье Вернулась домой без маслят. |
