— Тут что-то ненормально, — ворчит Тэккр.

— Что, например?

— В этой мешанине одни тела. Но я не вижу ни одной головы.

Возможно, у Ялмберика этому есть объяснение, но он придерживает его при себе. Воины слишком скоро догадаются, что это значит.

Продвижение становится все труднее. Скоро придется пробираться через одну сплошную кладбищенскую свалку; альвам с большим трудом удается вести вперед мулов, которые временами проседают по грудь под тяжестью груза. Наконец, когда они выходят в особенно обширный зал, их гаснущие лампы открывают взгляду новое сооружение. В центре пространства возвышается молочно-белый холмик. Он составлен из чудовищной груды черепов. Из вершины этого жуткого трофея выпирает каменный зуб. Мигающее пламя выхватывает на колонне призрачные очертания надписи.

— Там что-то написано, — говорит Тэккр.

— Наверняка что-то древнее и неразборчивое, — бурчит тан.

— Может быть, мы сумеем ее понять, — решается маленький бригадир, — и найти какие-нибудь пояснения, где мы находимся.

— Бритый прав, — замечает Тэккр. — Давайте отправим его посмотреть.

— Нет! Только не Литтиллитига, — лает тан.

Он чуток призадумывается, понимая, что его вспышка застала всех врасплох. Он чувствует внутреннее недоверие к девизу, венчающему курган черепов, но не может объяснить это никому, кроме Радсвина, и ему все-таки нужны подсказки, чтобы понять, где именно он застрял. Поэтому он через силу выдавливает:

— Если так хочется, можешь пойти посмотреть, Тэккр.

Пока старый хускерл самым гротескным образом лезет, оступаясь, по крошащимся и раскатывающимся черепам, Радсвин покидает арьергард и присоединяется к Ялмберику.

— Что он там делает? — неодобрительно осведомляется Глашатай Закона.

— Собирается рассмотреть надпись на стеле.

— Мне это не нравится.

— Мне тоже, — соглашается тан, — но остальные не поймут, отчего это мы не пытаемся узнать, где оказались.

Наконец Тэккр, неустойчиво балансируя, взбирается на вершину груды. Он освещает эпиграф лампой, щурится слегка близорукими глазами на несколько остроугольных значков.

— Что там написано? — спрашивает его Скирфир.

— Мне оно мало что говорит.

— Вы узнаете письменность? — спрашивает Литтиллитиг, который весь, кажется, уже извелся.

— Ага, — отвечает Тэккр. — Это точно гномские руны. Но написано на забавном диалекте.

— Так читай вслух! — велит Скирфир.

И Тэккр наконец со старательностью школьника зачитывает:

— Зде в поношении тлеть пакости Дунъ-Эа’кнавана.

Большинство гномов выглядят озадаченными, но Литтиллитиг при этом восклицает:

— Дун-Эа’кнавана? Вы точно прочитали «Дун-Эа’кнавана»?

— Ну да, я же не слепой все-таки.

— Достаточно, — вклинивается Ялмберик. — Слезай со своего насеста, Тэккр. Эта тарабарщина нам ничего не дает.

С блестящими от возбуждения глазами маленький старшина все же склоняется перед таном Диггенлау.

— Сеньер, умоляю вас, дайте мне разрешение пойти и осмотреть эту стелу.

— Нет, — выкрикивает Ялмберик. — Это пустая трата времени!

— И все же. Сеньер… Если это Дун-Эа’кнаван, вы только подумайте!

— Тэккр неправильно прочитал. Он едва знает грамоту, а уж разбирать старинное письмо… Он все перепутал.

— Я так не думаю, — настаивает бригадир. — Эти слова мне напомнили устаревшие обороты, которыми пользовался кое-кто из старых альвов, когда я был ребенком… Они несомненно подтверждают…

— Захлопни свою чертову варежку! — обрывает Ялмберик, злобно выкатывая глаза.

Но Радсвин твердо кладет руку на плечо тана и спокойно объявляет:

— Нет, уже слишком поздно. Бритый должен выложить все, что у него на душе. Мы не можем оставить недоговоренностей, особенно если нам удастся достичь Веорбурга.

И, повернувшись к Литтиллитигу, он прибавляет:

— Давай. Говори начистоту, что ты, по-твоему, понял. Я — Глашатай Закона. Во имя традиции двух корон я выступаю перед твоим господином и развязываю твой язык.

Маленький бригадир переступает с ноги на ногу, внезапно тушуется, ошеломленный тем, что с ним происходит. Обычно Глашатаи Законов занимаются исключительно правосудием гномов; дела альвов решаются в частном порядке сеньерами, к которым они прикреплены. Подобное дозволение, выданное хранителем традиций, неслыханно. Оно только усиливает подозрения, которые его снедали с момента их прихода в Вирмдейл. Этого достаточно, чтобы подтвердить, что Тэккр не ошибся, и что он действительно прочел древнее имя Дун-Эа’кнаван на стеле среди черепов. Итак, маленький Литтиллитиг берет слово. Распрямив свой окостеневший позвоночник и обратив свое иссохшее лицо к двум сеньерам-гномам, он осмеливается высказать свое мнение.

— Нет никакого дракона, — объявляет он, — и никогда не было.

Он не обращает внимания на восклицания альвов, на недоверчивые взгляды воинов. Он сосредоточивается на выражениях лиц тана и Глашатая Закона. Гнев одного и бесстрастность другого укрепляют его уверенность.

— Нет никакого дракона, — продолжает он. — Нигде нет обгоревшего камня. Ни дыма, ни сокровищ. Мы зашли в это место, как к соседу в гости: ни бои, ни взрывы, ни даже лавина никого не разбудили в этих залах. Когда мы появились, в городе не было никого, кроме старых-старых мертвецов.

— А что скажешь о статуях на входе в долину? — гремит Ялмберик.

— Это пугала, — отвечает Литтиллитиг. — О да, этот город был завоеван и разорен; его защитники были убиты, и это их останки брошены здесь. Но это наделал не дракон. Преступники, которые совершили это опустошение, подписали его своими именами: они оставили предупреждение перед долиной и вырезали свои петроглифы, запечатывая могилу. Две короны, вот кто захватил этот город, разграбил его и сделал все возможное, чтобы стереть его из нашей памяти, вплоть до того, что скололи его название с монументов. Но ненависть властителей была так сильна, что они высекли эту стелу, чтобы заклеймить своих врагов даже в смерти. Ибо этот город не называется Вирмдейлом; его настоящим именем было Дун-Эа’кнаван. Мы, альвы, считали его затерянным; на самом деле он был запретным. И, по жестокой иронии судьбы, он лежал всего в нескольких днях пути, в самом сердце Клюферфелла.

Потому что он — это то, что следовало скрывать любой ценой. Мы, презренные леты, — потомки побежденных из Дун-Эа’кнавана. И из всего, что мы видели здесь, становится ясно, что мы построили город не менее огромный и великолепный, чем Кинингберг. Мы не подраса. Мы — сыновья гномов. Мы — ваши собратья. Но эта мысль настолько непостижима, настолько невыносима, что ее пришлось изгонять из умов. Вот почему вы бреете нас, вот почему ставите на нас клейма. И вот почему появился дракон. Веками он не давал открыться нашим глазам. Даже мне сначала пришлось почувствовать, как подаются под каблуком кости моих отцов, прежде чем я наконец в глубинах тьмы узрел истину.

По мере того, как говорит Литтиллитиг, раздражение Ялмберика спадает, уступая место подавленному выражению.

— Грязный недоносок, — бормочет он, — у тебя слишком богатое воображение. Ты хоть понимаешь, чего твои разглагольствования мне могут стоить?

— Я всего лишь выполнял приказ Глашатая Закона, — отвечает альв, слегка заикаясь.

— Да, и ты сделал правильно, — холодно одобряет Радсвин. — По крайней мере, все прояснилось.

— Яснее и быть не может, — поддерживает тан.

Он как бы подыскивает слова, затем, подняв кустистую бровь, взглядывает на своего бригадира и скрежещет:

— Ты себя полагаешь смышленым, Литтиллитиг, вот только в одном ты ошибаешься. Дракон действительно существует. И он совсем недалеко. На самом деле…

Резким движением он заносит свой топор:

— …он прямо перед тобой!

Не успевает он это договорить, как голова альва отлетает, разбрызгивая кровь, и подпрыгивает среди черепов его предков.

— Ибо никогда, никогда он не позволит этим словам покинуть эту гробницу! — ревет тан.

Повернувшись к своим хускерлам, он вопит: