Он уже засыпал, когда Аня сказала, что приехала только повидаться и пятичасовым уезжает обратно.

— Что за спешка? — удивился он.

— Милый, — поднялась она, — никак не могу остаться. Ты же знаешь мою работу. В десять оперативка, а я даже никого не предупредила.

— Но я могу позвонить…

— Нет, нет! Мне надо лично присутствовать. Работы сейчас по горло, нельзя мне прохлаждаться.

Коев как-то сразу сник, хотя тут же подумал, что будь он на ее месте — поступил бы точно так же.

Полусонный, он отправился в ванную, умылся и стал одеваться. Перед выходом они выпили по глотку кофе, которое Аня привезла в крохотном термосе. Дежурный администратор не смогла сдержать любопытство:

— Уезжаете?

— Я остаюсь.

Улочку, ведущую на вокзал, заволокло густым молочным туманом. Влага холодила им лица.

Они миновали Военный клуб, булочную и закусочную, где официанты накрывали столики к приходу ранних посетителей, пересекли старую площадь и очутились перед вокзалом. Меньше пяти минут ходу! Коев жадно впитывал тишину и покой маленького городка. Иногда измотанный журналистской суетой, еле успевающий с одного совещания на другое, глохнущий от отупляющего шума трамваев и потока машин, он лелеял мечту об одной-единственной неделе отдыха в тишине и покое. Но эта вожделенная неделя по-прежнему оставалась лишь мечтой…

Выйдя на перрон, Аня и Марин издали уловили шум приближающегося поезда, который стоял здесь всего две минуты. Наконец белесое месиво прорезали два пучка света.

— А ведь знаешь, этот самый Ш. жив, — вдруг промолвила Аня.

Коев вздрогнул от неожиданности.

— Что, что?

— Жив этот… Ш., — раздельно повторила она. — Жив. Прошу тебя, будь осторожен! — прокричала она ему в самое ухо, потому что перестук колес заглушал ее голос.

— Надо же… Агата Кристи!

Поезд остановился.

— Вот мой вагон.

— Да, — машинально отозвался Коев. — Жаль, что уезжаешь…

— До чего ж ты недогадлив! Я, конечно, могу остаться, но чувствую, что тебе нужно побыть одному. Я только буду мешать. Выдастся свободная минутка, позвони. А не позвонишь, тоже не обижусь…

Поезд тронулся. Коев некоторое время бежал за вагоном. Аня махала из окна…

Вернувшись с вокзала в гостиницу, Коев завалился спать. Проснулся он поздно. Первое, что увидел, — яркое солнце, светившее в окно. Туман рассеялся так же внезапно, как и опустился. Комната выглядела совсем обыденно, словно и не было чудесной ночи, жарких поцелуев Ани, уходящего поезда. Лишь слабый запах духов витал в спальне, убеждая Коева в реальности произошедшего, в том, что это был не сон…

Ш. жив! — вспомнил он слова Ани.

Улица перед гостиницей напоминала веселую быструю речку: пестрели рекламы в витринах, спешили люди, мчались автомобили. Улица была торговой — универмаг, несколько гастрономов, магазины тканей, галантереи и скобяных товаров. У фонтана били копытами по мраморной мостовой две лошадки, запряженные в старомодный фаэтон. Украшенные лентами, цепочками и колокольцами, они будто дожидались киносъемки. Дед Пенчо, в прошлом участник конных состязаний и страстный любитель лошадей, был знаком с Коевым и не раз приглашал покататься в своей живописной коляске, как он называл свой фаэтон. Вот и на этот раз, завидев Марина, он крикнул ему: «Оставь ты бай Наско — эту старую калошу, садись, покатаю…» Коев засмеялся, на секунду представив себе, как он с форсом катит по городу в фаэтоне. Нет уж, только этого ему не хватало…

Бай Наско, главный конкурент деда Пенчо, ждал в машине за гостиницей. Он, конечно, слышал издевки своего соперника, однако промолчал, лишь бросив на него высокомерный взгляд. Коев подумал, что шофера прислал за ним Милен, и подошел к машине.

— Ты за мной, бай Наско? — поздоровавшись, осведомился он.

— Нет, нет! — вздрогнул тот. — Прибыли текстильщики из Англии, так я их на комбинат отвезу.

— Отлично, привет от меня товарищу директору.

Приметив иностранцев, выходивших из гостиницы, бай Наско завел мотор.

На горизонте, отчетливо выделяясь на фоне ясного неба, высился Старопланинский кряж. Скинув с себя туманное покрывало, он словно бы спустился вниз, поближе к городку. Среди красных черепичных кровель, отсвечивающих на солнце, Коев безошибочно выделил красивый особняк со свежевыкрашенным фасадом, где помещалось управление Министерства внутренних дел. Дальше виднелась гимназия, а за ней уже можно было угадать площадь… Когда-то там устраивались весенние ярмарки. Играла музыка, высоко взлетали в воздух качели, стоял шатер цирка «Добрич», гремели выстрелы в тире. Из паноптикума выбиралась стодвадцатикилограммовая госпожа Фанка и пискливым голосочком зазывала посетителей посмотреть на невиданные чудеса: теленка о двух головах, человеческие органы в склянке, препарированного крокодила, картинки и снимки с изображением извержения Везувия и покорения Килиманджаро… А на базарной площади устраивались гулянья. Сколько раз они удирали с уроков, не в силах устоять против соблазна покачаться на качелях, подивиться паноптикуму, покружиться в хороводе. Отчего же сейчас люди разучились радоваться?

Марин Коев постоял на площади, охваченный чувством ностальгии по прошлому. Вспомнилось, что ему самому не раз доводилось участвовать в ярмарках, играя в гимназическом духовом оркестре, — дирижировал отец. Мелодии, сочиненные бай Дико, были веселые и стремительные, с еле уловимой меланхолической ноткой. Что за дивные звуки издавала его труба, с каким упоением дул он в нее, чувствуя как в такт мелодии ходуном ходят руки и ноги, все тело неудержимо рвется в пляс. Неужто такими старосветскими кажутся нынче народные гулянья, что редко кто заводит веселые хороводы?

Начальник районного управления МВД, подполковник Жельо Пенев, принял Коева в своем рабочем кабинете — светлом и опрятном помещении, каким не мог похвастаться Коев в Софии, будучи главным редактором ежедневной газеты. Как будто он попал не в милицию, а в сверкающую чистотой больницу. В первый момент журналист даже было подумал, что вся эта обстановка плохо вяжется с Пантерой, его грубоватыми чертами, тяжелой поступью. Но вглядевшись, уверился в обратном: атмосфера самая что ни на есть подходящая, и его друг молодости чувствует себя в ней как рыба в воде. И телефон, и карандашница с остро заточенными карандашами, и блокнот, и статуэтка Ленина, наверняка привезенная из Советского Союза, и портрет Васила Левского в скромной рамке воспринимались как нечто единое и неделимое. Насколько Марин знал, с портретом Левского Пантера не расставался даже в партизанском отряде…

— Значит, это и есть твой «Ке-дез-Орфевр»? — засмеялся Коев.

— Только часть его, — добродушно ответил Пантера.

— У тебя тут уютно, молодец!

— Я ждал тебя вчера. Присаживайся.

— Вчера у меня было несколько других встреч, — начал оправдываться Коев.

— Эли! — позвал полковник секретаршу. — Свари-ка нам кофе, сама знаешь, как.

— Разумеется, товарищ начальник, — улыбнулась девушка и вышла. Улыбка у нее была красивой.

— Вот что значит быть большим начальником!

— Да уж куда там! Будто не знаем, что вы там в столице шагу без кофе ступить не можете… Так о чем ты говорил с нашими местными тузами?

— О многом.

— И гостья у тебя была…

— Вы что, следите за мной? — засмеялся Коев.

— Весь городок как на ладони, Марин. Справился насчет тебя у дежурной администраторши, она мне и доложила, что у тебя ночевала особа женского пола, которую ты выпроводил с утра пораньше.

Коев во весь голос расхохотался.

— Аня приезжала. О других встречах ты тоже, надеюсь, проинформирован?

— А ты как думал? Знаю, что с Вельо, с Докой успел повидаться…

— Нет, кроме шуток, я что — под надзором, что ли?

— Ничего удивительного! Они сами мне позвонили.

— Жалко, я думал, ты скажешь, что сунул мне в карман подслушивающее устройство…

— Эх ты, интеллигент паршивый! Стал бы я деньги на ветер бросать. Таких, как ты, подслушивать…