Annotation

Молчи или умри

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

Молчи или умри

Пока новенькая «Волга» везла его в гостиницу, Марин Коев вглядывался в пожухлые осенние деревья и голубые небесные озерца, оброненные умчавшимся летом. Его одолевала легкая грусть человека, успевшего за несколько дней свыкнуться с улицами и домами, с тишиной этого небольшого городка. Да, командировка истекла, все необходимое записано, можно преспокойно купить билет на экспресс и отправиться в столицу.

Водитель, сухопарый мужчина с неестественно высоко поднятыми плечами, по всему видно, пенсионер, правил нервозно, резко тормозил. Коева так и подмывало сделать ему замечание, но какое он имел на то право? Был бы это его шофер или хотя бы мало-мальски знакомый… Впрочем, насчет того, что они не знакомы, Коев немного сомневался. Кого-то напоминал ему этот человек — своей выправкой, острым проницательным взглядом голубых глаз. Откуда он мог его знать? Где мог встречать? Коев не раз задавал себе подобные вопросы, так и не находя ответа. Цепкий взгляд шофера неотступно следил за ним, и это раздражало Коева.

Он перебрал в памяти далекие студенческие годы. И вспомнил офицера, любовника своей хозяйки, — женщины молодой, кровь с молоком, по которой сам он тайно вздыхал. Офицер был рослый блондин с неуклюжими движениями и тяжеловесной походкой. Сквозь одежду выпирали мощные мускулы. Но не мускулы поражали, не они приковывали внимание. Впечатляли прежде всего глаза. Навязчивые голубые глаза, оловянные, осоловелые. Они обдавали холодом. Марин всегда чувствовал себя точно мышонок перед ужом. Появлялся офицер всегда неожиданно, словно из-под земли вырастал. Коеву ни разу так и не довелось услышать, как он входит. Случалось, станет истуканом в двери и стоит, не говоря ни слова. Отвернешься — взгляд неотвязно следует за тобой. Исчезал он так же внезапно, как появлялся. И весь год, квартируясь у этой женщины, Коев так и не смог освободиться от страха перед офицером… Бывало, хозяйка заглянет к нему в комнату в домашних туфельках на босу ногу, в легком бархатном халатике, присядет на постели и заговорит вкрадчивым таким голосом. Певучая ласковая речь, распущенные рыжие волосы, густые и жесткие… Коев украдкой прикасался к ним. Но с тех пор как повадился этот офицер, он даже подумать о том не смел. Хозяйка, как водится, не догадывалась о его волнениях и, считая несмышленышем, беззаботно смеялась. Опыта он и впрямь не набрался, однако ей и невдомек было, что смущает его вовсе не ее близость, а нечто другое… Так что же сейчас тревожило Коева? Офицер, словно гвоздь засевший в памяти, снова взбудоражил его сознание именно здесь, в городке, где он родился и вырос, где все неодолимо влекло его обратно, воскрешая прошлое. Невидимые нити памяти тесно переплетали образы, меняя их естественные взаимосвязи, да и как иначе, много воды утекло с тех пор, плотной тиной заволокло дно…

Марин Коев отвел взгляд от шофера и вспомнил беседы с Миленом, директором текстильного комбината, гостем которого он был. Точнее, не все беседы, а лишь одну из них, глубоко запавшую в сердце, ибо тогда разговор зашел о его собственном отце. «Как умер бай^[1] Иван?» — спросил Милен. Коев не знал в точности. В то время он был в Софии. Позвонила сестра и сообщила, что отца забрали в больницу. Старик переболел гриппом, похоже, получил осложнение, да и старая рана давала о себе знать. Коев обещал тотчас же приехать, но задержался в столице по уважительной причине — как раз открылся конгресс филателистов, и он, известный журналист, естественно был в числе делегатов. Несколько раз звонил. В последний их разговор сестра, не на шутку растревоженная, сообщила, что Старый нащупал в животе какие-то уплотнения и считает их метастазами. «Какие такие уплотнения? — испугался Коев. «Так он говорит, — оправдывалась сестра. — А живот у него на самом деле вздутый и твердый». — «Слушай! — закричал Коев в трубку. — Немедленно вызывай врача, пусть введет катетер. Весной отец жаловался на этот самый, мужской недуг…» Разговор велся поздно ночью. К тому же был выходной. «Да где же я нынче возьму врача, Марин? Тут и медсестры-то днем с огнем…» — «Разыщешь! Любой ценой! Я завтра же буду», — твердо пообещал Коев… Но и назавтра он не поехал. Его избрали в состав руководства. А потом пришла телеграмма…

Летний день клонился к закату, когда Коев вышел из «Лады». Первое, что он увидел, — огромную толпу, запрудившую двор. Обнажив головы, люди стояли группками под лозой, увешанной крупными гроздьями. Прислоненная к крыльцу, алела крышка гроба. Коев почувствовал, как болезненно сжалось его сердце. Вот и все. Один только дощатый гроб. Последнее прибежище Старого. Мать, вся в черном, прижалась к нему и зашлась в беззвучных рыданиях. Ох, Марин, Марин… нет больше твоего отца, Марин!.. Кровь запульсировала в висках. Глаза застлало пеленой… Он не ожидал скоропостижного конца Старого. Марин, поддерживая мать под руку, поднялся на крыльцо. В нос ему ударил терпкий запах цветов, воска и еще бог знает чего, связанного со смертью. У него закружилась голова, и он оперся на стену. Вот что осталось от отца. Ничего более. Он всматривался в заострившиеся нос и подбородок, откинутую голову. Ни с того ни с сего в памяти всплыло поверье, будто стоит кошке перескочить через труп, как он обернется вампиром. В голову полезла всякая чертовщина — оборотни, самовилы, дьяволы. Марин даже устыдился, словно старый мог подслушать его мысли. Сам он терпеть не мог и не позволял никому говорить о подобном вздоре. Взор заволокли слезы. Выбрался бы пораньше, застал бы отца в живых, клял себя Марин. Так ли уж важен для него выбор в руководство? В горле засел комок. Мог, мог, но не сделал, а теперь уже поздно… Тем и ужасна смерть. Захочешь еще разок увидеть человека, поговорить с ним о том о сем, а его уже нет в живых. Хоть головой об стенку бейся, по-звериному вой, рубаху на теле в клочья раздери, все напрасно, ничего не вернешь. Ушел человек, уснул вечным сном… Марин Коев не впервые испытывал сознание непоправимости случившегося. Он похоронил дедов и бабок, своих теток и дядьев, близких и знакомых. Они покидали этот мир, унося с собой накопленное за годы жизни: мысли, чувства, мудрость, житейский опыт… Пока были живы, Коеву все недосуг было приехать. Но стоило кому-то сойти в могилу, как он осознавал неотвратимость случившегося, принимался себя казнить, что не удосужился узнать нечто важное для себя. Ибо каждый человек — неповторимая вселенная, болью отзывались в нем невосполнимые утраты…

Директор отнюдь не случайно поинтересовался Старым — разыгравшаяся в последние годы драма — тягостная, мучительная и неясная — унесла в могилу и Старого, и его жену… Милен был соседом бай Ивана, сызмала знал его, почитал как отца родного. Не будь этого старого учителя, с которым он обо всем советовался и которого во всем слушался, судьба Милена могла бы быть иной. Рано осиротевший и выросший в семье старшего брата, терпевшей и холод и голод, он не поддался соблазну вырядиться в форму бранника или приколоть к лацкану легионерский^[2] значок, хотя это сулило стипендию и множество всяческих привилегий. Старый внушил ему, что человек должен рассчитывать единственно на собственные силы, всегда оставаться честным и неподкупным — что бы с ним ни случилось и какие бы на его долю не выпали страдания. С той поры примером Милену были Левский^[3] и Ленин. И хотя по малолетству он не смог уйти в партизаны, в день Великих событий^[4] Милен ни на шаг не отставал от ребят постарше; позднее включился он в ряды новой революционной молодежной организации, а со временем вырос в одного из руководителей окружного масштаба.