Для первого сеанса Минерва остановилась на одном из самых популярных спортивных зрелищ.

Крытый стадион на миллион двести тысяч зрителей был забит людьми. Установленные через каждые сто рядов оптические интеграторы позволяли всем видеть детали схватки крупными планами. Пневматические кресла были оборудованы системой «ам-ам»: монета, опущенная в щель, открывала в подлокотнике крошечную стерильную камеру, в которую подавались таблетки величиной с ноготок. Брошенная в рот, таблетка под воздействием слюнных ферментов постепенно разбухала и превращалась в ароматный бифштекс, который можно было долго, но с неизменным удовольствием жевать и глотать до полного насыщения. Вызванная едой жажда утолялась столь же просто: еще одна монетка — и в рот попадала миниатюрная капсула, освежавшая, как добрая кружка холодного пива.

Между зрителями и рингом не было никаких ограждений, но каждому было известно, что от метания тяжелых предметов и стрельбы из карманного оружия участников схватки и судей ограждала хотя и незримая, но надежная лучевая завеса.

Под сводами стадиона непрерывно грохотали марши кусирвистов. Исполняли их на лязгофонах, удачно соединивших в себе гром и визг всех предшествовавших инструментов.

ДМ, следившая в лаборатории за передвижением датчиков, доложила, что на стадионе присутствует около ста двадцати тысяч зрителей, за которыми можно вести наблюдение. Размещались они в разных секторах и представляли все слои общества. Для некоторых статистических выводов этого было вполне достаточно. Счетно-аналитическая группа Минервы занялась фиксацией и сортировкой поступавших изображений. По мере накопления материала выделялись типические черты и составлялась усредненная модель голограммы.

До начала матча оставалось еще несколько минут, и зрители торопились делать последние ставки, связываясь по своим оптитронам с букмекерами.

— Характерен для таких скоплений, — поясняла Минерва, — быстро нарастающий процесс обезличивания. Еще час назад зрители представляли все бесконечное многообразие наследственных и приобретенных черт характера. Они наглядно иллюстрировали старую истину — что число возможных комбинаций, которые образуют эмоции и интеллект, колоссально. Но на ваших глазах индивидуальные различия стираются, словно засвечиваются общими для всех доминирующими чувствами. Люди как бы заражаются Друг от друга, иногда совершенно чуждыми им эмоциями. В зависимости от повода, собравшего толпу, и от многих других условий доминирующие эмоции могут быть самыми высокими, альтруистическими, или самыми низкими, эгоцентрическими. Соответствующим будет и поведение толпы. Оно складывается не как простая сумма индивидуальных поступков. В одиночку не каждый способен чувствовать и поступать так, как он чувствует и поступает, увлекаемый другими.

— Стадный инстинкт, — попробовал определить Лайт.

— Он бесспорно сохранился, — подтвердила Минерва. — Но свести только к нему причины нивелирования личности в больших группах было бы неправильно.

— Мы отвлеклись от голограммы, — подал голос Милз. — А на ней происходят любопытные изменения.

— Повод, собравший здесь зрителей, определил характер преобладающих эмоций. На передний план всплыл цвет алчности — стремление угадать победи теля и сорвать куш. Показательна для зрелищ такого рода и вот эта смесь красок. Она отражает особое со стояние, которое можно назвать «предвкушением чужих страданий». Эта эмоция — из разряда присущих только человеку. Сложилась она в далекой древности, когда происходили схватки из-за добычи, женщин, территории обитания. Страдания противника предвещали победу; И сейчас они сулят удовлетворение. С этой эмоцией связана и другая — заранее сложившийся комплекс симпатий к одному из партнеров и неприязни к другому.

— А интеллект не спит, — отметил Милз.

— Как всегда, когда появляется возможность без всякого труда, но с риском проигрыша получить деньги. Ведь нужно взвешивать все «за» и «против», учесть шансы противников. Но работа эта примитивная. Она мало чем отличается от рассудочной деятельности животных, делающих выбор между двумя возможностями получить пищу. Орнаменты напоминают простейшие геометрические фигуры. Не только высшие, но и средние ступени Инта выключены.

Грохот оркестров, доносившийся с экрана, оборвался, и его сменил обвал криков и свиста. На ринг пробирались чемпион кусирвизма Барни Пферд и претендент на это звание Эрвин Финч.

Многослойные жилеты, набрюшники, наколенники и набедренные щитки из кольчужного пластика предохраняли жизненно важные органы и особо болезненные точки.

Популярнейший вид спорта, набравший силу за последние четыре десятилетия, родился из двух разновидностей, носивших неуклюжие названия: «Откун» и «Оторуш». Расшифровывались они просто: «Откуси нос» и «Оторви уши». От давних и безнадежно устаревших спортивных состязаний обе игры взяли самое ценное: умение бить, валить с ног и причинять боль. Сохранились и некоторые внешние аксессуары; — ринги, судьи, электронная техника. Новое заключалось в конечной цели спортивной схватки.

Для откуносцев, как легко догадаться, главным было — лишить соперника его носа. Поэтому любой ценой нужно было добиться, чтобы партнер оказался в наиболее подходящей для этой цели позе. Дополнительная сложность заключалась еще в том, что согласно кодексу, принятому на первом конгрессе откуносцев (ФОТК), устранять орган обоняния следовало не как придется, а в определенной последовательности.

Принципиально иная спортивная задача ставилась перед оторушцами. Им надлежало разделаться с ушами противника, но опять же — в утвержденном порядке. За нарушение последовательности отрыва следовали дисквалификация и денежный штраф.

Между сторонниками обоих видов увлекательного зрелища шли длительные теоретические споры. Откуносцев поддерживал Север, оторушцев — Юг. Удачный полемический выпад против одной из сторон нередко приводил к победе кандидата, на выборах. По телеканалам сталкивались тонкие знатоки и руководители соответствующих кафедр в колледжах. Но только массовые опросы подсказали, что самое разумное — слить оба вида в один. Нашлось и объединяющее название: «Куси-рви!»