— Разве не является это признаком взросления?

— Нет, если тайна затрагивает дела твоего отца и Двора. Стена отчуждения растет между нами, Алуин.

Ингеральд поднялся и снова прошелся по комнате. Чуть слышно шелестели шелковые одежды.

— Ты не только поступил низко под Солнцем Правды. Это шаг против Исналора…

— Кузнец — не Исналор!

— Народ — это Исналор. — Мягкой задумчивости как не бывало. По отношению к себе Алуин встречал такое очень нечасто, но сейчас отчетливо почувствовал, что перед ним не только мать, но королева, сильная, властная и непреклонная, как скала. Его королева. — Или в пустых садах и зданиях полагаешь свою надежду?

— Надеюсь, не усыпили тебя в тронном зале благие речи и легкое соглашение? — быстро спросил Ингеральд. — Исналор балансирует на лезвии. Прибывшим придется занимать неудобные, неприглянувшиеся нам места, довольствоваться земельными отбросами. Их король лишился полноты власти, их мир разрушен, а сами они разделены. Прежние подданные, и ранее теснимые беженцами, возьмут на себя нагрузку по устроению новых, вынуждены будут делить с ними свой труд. Готовы мы к перераспределению гильдий? Выйдет ли мастеров с избытком, или возникнет нехватка? Найдутся твайлари, что не пожелают селиться рядом с вестери, памятуя о Горькой войне. Теснота способствует болезням. Возможно, перед лицом надвигающейся зимы нам угрожает голод.

Алуин боролся с желанием уйти в грезы о предстоящем бале осеннего равноденствия, закрыться от гнетущей картины, что так живо рисовал отец. Образы, особенно лелеянные принцем еще с конца ардорн саэллона, истончились и поколебались, словно дымка догорающего костра на ветру. Юноша с нетерпением ожидал прибытия торговых караванов вестери. Он соскучился по золотистому песочному печенью с румяной корочкой, начиненному вымоченными в вине орехами и цукатами, по искусно вылепленным марципановым фигуркам и разнообразным конфетам, дорогим тканям для новых нарядов. Эта осень, разделенная с Амарантой, должна была стать яркой и благодатной, как само счастье. Пытаясь сохранить спокойствие, он безотчетно поднял подбородок тем же привычным движением, как и отец.

— Высеки искру, — говорил Ингеральд, — и улицы вспыхнут. Гильдия кузнецов является одной из самых больших и влиятельных в Исналоре. Если они узнают, как обошелся принц с одним из них, тем более, учитывая, какую власть имеет королевский оружейник…

— Они не узнают. Огласки не будет!

— Твой бесчестный поступок за счет его чести? Опять? Тебе это показалось накатанной дорогой?

— Гордости, отец. Только гордость заставит его молчать.

— Как часто путаем мы эти понятия! И всегда ли их можно разделить? Натура эраай двойственна и противоречива. Но что же лучше — напоказ поступить по чести, не имея благородного намерения в душе, или лишиться чести в глазах окружающих, сохранив ее внутри? И я столкнулся с этим вопросом, а пришел к очевидному: царство, разделившееся само в себе, опустеет.

— О чем ты, отец?

— Открой глаза, — Ингеральд обвел руками вокруг. — Выходка твоя жестока, опасна и недальновидна. Выбор твой расколол Двор. Я позволил это, не осудив и не защитив явным образом ничью сторону, ибо пожалел тебя, и новые напасти не замедлили явиться…

— Что же, и Скерсалор пал из-за меня? — насмешливо передернул плечами юноша, обрывая речь.

Еще два урока, что каждый принц должен был заучить и носить компасом на сердце, сорвались с губ короля, разом как-то отдалившегося, похолодевшего голосом и взглядом:

— Щадящий виновных наказывает невиновных, а без свидетельства нет обвинения. Я желаю, чтобы ты просил прощения у лорда Нальдерона.

— Я твой сын, — прошептал Алуин. — Ты должен защищать меня!

— Ты мой сын, — согласился Ингеральд. — Если понадобится, я буду защищать тебя до последней капли крови. Свою жизнь отдам за твою. Но покрывать тебя больше не стану. Оно не идет на пользу.

— Я не верю, — замотал головой Алуин, отступая, — не верю… ты на его стороне!..

— Ты дитя мое, плоть от плоти, кровь от крови. Но недостоин короны монарх, что ради семейных уз любит неправду.

— Я не мог сказать неправду!!

— Но и правду сказать не можешь. Стало быть, совесть твоя нечиста.

— Отец, я сожалею о содеянном!.. — Алуин в отчаянии сжал кулаки. — Будь у меня возможность повернуть время вспять, я не сделал бы этого вновь! Но он…

— Я не вижу на тебе следов, достойных плети.

— Я не смогу просить у него прощения! В конце концов, я принц!

— Умение просить прощения — признак не слабости, но мудрости и силы. Слабому для того не хватает воли, смелости и достоинства. Гордому застит глаза самомнение. Не признающий своих ошибок не научится на них.

— Не могу. — Алуин застыл, опустив кулаки, с судорожно подрагивающей челюстью. «Как перед казнью», — подумал Ингеральд. — Не заставляй меня. Ты требуешь невозможного.

— Видишь разделение, падение и раздор внутри, когда нам наиболее следовало бы сплотиться? В твоих силах усмирить бурю… коли не смог ты удержаться от чужой невесты.

— Она моя жена! Не говори так, отец, ты знаешь, что это невозможно! Я никогда более не смог бы полюбить!

На миг Ингеральд позволил себе закрыть глаза, собирая терпение. «А когда непотребство начало твориться под самым его носом, король деликатно промолчал».

— Думается мне, это прошло бы, если не раньше, то за пару веков. К тому времени набрался бы ты и немного ума.

— Пару веков?!

— Это время сейчас только кажется тебе долгим. Возвращайся в зал — и не покидай его. Постой. — Поманив сына, Ингеральд протянул к нему обе руки ладонями вниз, пальцы согнуты. Опалово-голубые, лазурные, аквамариновые, виридиановые блики заиграли под неровным светом. — Еще один урок. Что это?

— Перстни, — пожал плечами Алуин.

— Это символ власти короля. Знаешь ли, чьи руки их создали? — Юноша поджал губы. — Эйруина Прекрасного и Лайзерена, Рожденного под Хвостатой Звездой…

«Безумного», — подумал принц.

— …Фрозенблейдов. Власть держится на подданных.

* * *

— Он даже не понимает, — с болью проговорил Ингеральд, когда за Алуином закрылась дверь, — что связывает этим и самого себя.

— Отдохни, мой зимний день. — Солайя накрыла ладонью пальцы супруга, тот сплел их со своими. Не менее остро она переживала деяния младшего сына, но не позволяла себе опустить руки. Ингеральд нуждался в ней. — Сегодня воистину нелегкий и великий день для всего Исналора. Он ждет тебя: не растрачивай силы. Остальные вопросы подождут и до завтра, — она бережно убрала платиновую прядь с его лица, коснулась щеки, — или до новой седмицы.

— Не могу, — признался Ингеральд. — Оно отравляет меня, как чистый яд ночного фрукта. Не отыскав противоядия для сердца Лаэльнэторна, напрасно будет трудиться лекарь, исцеляя члены. Дети наши выросли, мое зимнее утро, а с ними и когда-то невинные проступки. — И с тонкой улыбкой прибавил: — Должно быть, я старею. Не признаки ли это слабости?

— Ты просто устал, мой зимний день.

— Верно. Скоро придет время Ранальву принять корону. Но я желаю устроенным оставить ему Исналор.

Король открыл оправленный в бронзовые нити полупрозрачный зеленоватый пузырек, который носил на поясе и, смешав несколько капель в ладони, начал наносить на лоб и виски мятное и лавандовое масло. Впереди еще долгий день, возможно, полный неожиданностей и стратегических решений. Печально знакомая тяжелая пульсация, что охватывает голову и отвлекает на себя, не должна вмешаться в расчеты. Солайя наклонилась к нему — помочь. Потом перехватила его взгляд, завороженно склонилась еще ближе. Краткий миг нежности прервало объявление слуги от двери. Сначала вошел канцлер Сельвер и верным темным изваянием застыл по правую руку от кресел. Когда судит сам монарх, канцлер исполняет роль высшего свидетеля. Следом явился писарь.

В этот раз лорд Нальдерон предстал перед королем отрешенным и бесстрастным. Изможденное лицо, запекшиеся губы, безучастный взгляд.