С возвращения из Леса не прошло и суток, и Алуин, успевший испугаться и даже устыдиться своей выходки на охоте, с внутренней нерешительностью вступил в небольшие покои, располагавшиеся за неприметной дверцей в дальней стене тронного зала. Оранжевые пятна света отбрасывали на стены оплывшие свечи в потемневших от времени канделябрах. Что изображают причудливые формы и завитки, было не разобрать под сине-зелеными разводами окиси и наслоениями воска. Книжная полка щетинилась резными башенками. Здесь можно было отдохнуть между длинными совещаниями, но Солайя сидела в выдвинутом от стола разгибном кресле, напоминающем одеревеневшие половинки лепестков огромного цветка, сложив на коленях унизанные фамильными драгоценностями руки. Кресло рядом пустовало.

— Отец, мама. Вы звали меня.

Из-за двери в тронный зал еле слышно лились чарующие звуки арфы — Кейрон услаждал слух гостей, пока тем разносили разбавленный тарглинт, заварку из листьев кипрея, шиповника или земляники с малиной, горную воду, обожженный заварной крем, присыпанный свежей рябиной или брусникой, твердый, похожий на мрамор, или мягкий, пронизанный голубой плесенью сыр на тонких деревянных палочках. Всем нужен был перерыв, чтобы вздохнуть, осознать новое положение, подумать о будущем. Король прошелся вдоль обитой светлой сосновой панелью стены, сложив за спиной руки.

— Представь, — начал Ингеральд, — что меня больше нет. — Осадив протестующе замотавшего головой сына властным движением, он продолжал, не повышая голоса. — Ранальв ведет войско против орков, Регинн оберегает границы от нашествия людей. Ты удерживаешь Лаэльнэторн именем нового короля. Как рассадишь присутствующих на возглавляемом тобою Большом совете?

Уголки губ юноши невольно дрогнули при мысли, что он сядет в вырезанное из мореного дуба кресло со спинкой в виде поднятых крыльев ворона и будет выслушивать скучные речи вассалов. Но улыбка быстро пропала. Слишком мрачную картину нарисовал отец. Задачи такого рода не привлекали младшего принца и казались особенно неуместными сейчас. Он ожидал подвоха.

— Ну, — начал он осторожно, — по правую и левую руку я посажу канцлера и самых высокопоставленных советников. Дядя Тироль наверняка останется в городе… — Ингеральд коротко кивнул. — Затем… начальники стражи. Замковой и городской.

— Допустим.

— Далее… — Алуин наморщил обычно столь безоблачное чело, — казначей? Или он идет прежде стражи. Начальники… отрядов.

— Каких?

— Которые… за пределами… Начальник внешних дозоров! — нашелся Алуин. Отец продолжал смотреть на него с ожиданием. Юноша пытался вспомнить все существующие важные должности разом. — Еще послы.

— А куда посадишь ты королевского оружейника?

Убедившись в самых своих нехороших предчувствиях, Алуин прикусил язык.

— Куда-нибудь на задворье, — нарочито скучающим голосом произнес он. — Где ему и положено быть. В дальний конец стола.

— Объясни свое решение.

— Это мастеровой, ремесленник, хотя бы и высокого статуса. Где-то наравне с королевским конюшим и главным егерем, которым едва ли место на советах. Присутствие его, верно, оправдано с тем, чтобы составить картину происходящего и позаботиться о вооружении, но в таком случае слушать можно издалека.

— Ошибка, — проникновенно заметил Ингеральд. Краткое слово — fel — прозвучало ровно и бархатно, но в этих нотках неуловимо разлился леденящий холод и звон стали.

Младший принц пожал плечами. Ему было очень неуютно.

— Королевский конюший заведует всеми лошадьми замка. Охота, путешествия, война — все передвижения зависят от него. Королевский оружейник, — Ингеральд пронизывал принца ясным льдистым взглядом, — является ключевой фигурой в обороне замка, отвечает за снаряжение его обитателей, принимает стратегические решения. На нем держится все, что пожинаем мы во времена мира и к чему прибегаем в войне. Он должен сидеть на почетных местах вместе с начальниками и советниками, не дальше середины главного стола.

Алуин нервно и нетерпеливо дернул плечом.

— К чему эти намеки, отец? Скажи прямо.

Ингеральд медленно опустился в свободное кресло и соединил перед собой кончики тонких пальцев.

— Дошло до меня, что в свите твоей появился палач. Или это ты сам палач.

Сказанное вслух заставило юного принца вздрогнуть. Неважно даже, откуда родителям стало известно. По позвоночнику струйкой потекло цепенящее предчувствие непоправимого падения.

— Но отец! — с отчаянием вскричал он. — Не сам ли ты подал мне пример, а теперь осуждаешь?..

— Что же творится в голове твоей, в твоей душе? — прошептала Солайя. Тихий голос ее впился в сердце юноши ледяной иглой. Несколько мгновений спустя он понял, что вопрос не риторический, но не мог ответить. Королева пытливо вглядывалась в него, сжав извивающиеся корнями и стеблями деревянные подлокотники кресла, словно хотела заглянуть внутрь, а потом отвернулась.

Ожидаемого Алуином гнева не было на лице Ингеральда, лишь глубокая усталость. Тот вновь выпрямился, словно освобождая плечи от налегшей тяжести.

— Король является олицетворением высшей судебной и законодательной власти. Исполнительной, случается, тоже, будучи главнокомандующим на войне. Каковы твои полномочия?

Алуин молчал.

— Я, как король Исналора и отец, один на один наказал тебя за выходку, опалившую две чужих жизни, обесчестившую три Дома, бросившую тень на королевство и повредившую твое собственное будущее! Кем же возомнил себя ты, самолично вынеся приговор и принудив его к осуществлению без суда и следствия, на глазах народа, причиной тому уязвление твоей болезненной гордости? Ты, верно, пока еще так и не понял, какое страшное совершил зло.

Юноша открыл и закрыл рот, не найдя слов. Зло? Он? Такой хорошенький, только начинающий жить, любимый семьей и Двором?

— Или не знаешь ты, что никто не может быть судьей в собственном деле?

— Ubi iudicat, qui accusat, vis, non lex valet*, — нараспев произнесла Солайя. — Это проходил ты, сын, на обучении. Переведи.____________________* латынь; крылатое выражение

Он беззвучно зашевелил губами, вспоминая.

— Где судит обвинитель… Но…

— Где судит обвинитель, насилие господствует, не закон, — жестко прервал Ингеральд. — Что сотворил ты на поляне, называется расправой.

— Все было справедливо, — тихо, но упрямо возразил Алуин. — Оружейник нанес мне тяжкое оскорбление, и получил бы плетей на главной площади, встал бы к позорному столбу. Ему бы остригли волосы.

— О это сослагательное наклонение! Мало тебе того бесчестья, что уже причинил ты лорду Нальдерону?

— Он… — с трудом прошептал Алуин, — сам виноват…

— Неужели? — В льдисто-серых глазах Ингеральда заметались почти насмешливые искры. — Тебя пороли в замковых покоях. Однако ни разу не драл тебя дикий зверь, и не бесчестил твое имя испорченный вседозволенностью мальчишка, облеченный над тобой неумеренной властью. Трудно представить, как мог обвиняемый покрыть сотворенное тобою! Чем же заслужил наказание мой оружейник?

Алуин сглотнул, чтобы смочить горло, но во рту тоже пересохло.

— Я не могу сказать.

— Брат твой покровительствует королевскому суду, и ты не знал, куда обратиться?

— Не касается это и Рина. Никого.

— Никто, — повысил голос Ингеральд, — не может быть судьей в собственном деле. Если не дух и разум, уроки лучших преподавателей должны были открыть тебе это.

— Лучшее преподавание было предназначено для Альва и Рина! — выпалил Алуин, чтобы что-то возразить.

— Ты королевская кровь. Все двери были открыты для тебя. Ты мог посвятить себя любому делу — науке, медицине, искусству, праву. Но выбрал то, что выбрал. Можешь ли упрекнуть нас в пристрастии?

— А на что они мне, эти уроки права? — дерзко и запальчиво парировал принц. — Ведь я всего лишь третий сын для престола, даже не запасной!

— Итак, у тебя появились от нас тайны? — Солайя покачала головой. Если не снизить накал, в этих стенах прозвучат слова, которых будет не вернуть назад, годами не загладить нанесенной ими раны. Оставалось отвлечь внимание на себя. — Я надеялась, поиск супруги станет первой и последней.