Мужчина, отбивая такт каблуками кирзовых сапог, втиснулся между женщинами-соперницами и запел свою частушку:
– Мелкий дождик моросил, я у милочки просил.
Мелкий дождик перестал, она дала, а я не стал!
Едва мужик допел частушку, как тут же схлопотал подзатыльник от бабёнки, которая первой вышла в круг танцующих:
– Вот пахабник! Дети кругом! – но шустрая старушка сама поймала кураж и в порыве озорства запела:
– Дедушка, дедушка! Хрен тебе не хлебушко.
Худо бабушку любишь,
Осеклась на полуслове, тут уж мужик прикрикнул на бабёнку:
– Ты щё, старая! – «старая» махнула рукой и продолжила петь, не допев, как здесь говорят, матершиное слово до конца, под аккомпанемент всеобщего хохота всех сельчан.
– На картошке проживёшь!
Дружка, держа в одной руке огромный бутыль с самогоном, – чем больше бутыль, тем больше славили хозяев, – ходил меж людей и предлагал пустую, гранёную стопку. Дело в том, что налить на весу одной рукой из такой большой бутылки, держа другой рукой рюмку, было невозможно, к тому же по местному этикету выпить мог лишь тот, кто этого желал. Если человек хотел выпить, он брал пустую стопку, держал её, а дружка обеими руками опрокидывал огромный бутыль и заполнял стопку самогоном. Женщины с пирогами и прочими сладостями на подносах вслед за дружкой предлагали закусить. Если человек не брал пустую рюмку, это означало, что он не хочет пить. По обычаю никто не должен настаивать и принуждать человека выпить, а угощение ему полагалось в любом случае. Каждому ребёнку и подросткам полагалось вкусное угощение на выбор: или конфетку или, так называемую, кральку, испечённую в русской печи.
Не советую пробовать печь их в газовой духовке – не получится, проверено мной. Каждая кралька замешивается отдельно: на двух яйцах и полторы ложки парного молока, чуть-чуть соли, без соды и сахара. Яйца с молоком взбиваются, замешивается слабенькое тесто. На блюдечко с высокими, плавно загнутыми краями, выливается ложка топлёного, как тут говорят – коровьего масла. По окружности дна блюдечка выкладывается сформированная порция теста в виде кольца и выпекается в горячей печи на этом же блюдце. После выпечки кралька выглядит, как половинка скорлупы грецкого ореха, но с дыркой посередине, размерами в диаметре в верхней части кральки до двадцати и более сантиметров и высотой до десяти-пятнадцати сантиметров, толщиной примерно в один сантиметр. Вкусная, пышная, воздушная, почти невесомая! Кральки можно складывать стопкой одна в другую, как глубокие чашки. Такие кральки пекут только на моей Родине. Нигде более я не встречала такого чуда кулинарии и по телевизору (куда ж ныне без него?) также не видела и не слышала о таких кральках, несмотря на многочисленные передачи на кулинарную тему.
Если человек желал ещё выпить, должен был громко хвалить жениха и невесту или их родителей частушкой, пением или словами. Лицемерие не приветствовалось, похвала должна соответствовать правде. Если его красноречие нравилось окружающим, те одобрительно кричали:
– Любо, братцы, любо!
И Дружка наливал ещё рюмку оратору.
Перед молодыми выступывала в сапожках на каблуках хорошо одетая красивая девушка, она кружилась в танце перед женихом и запела частушки:
– Что ты, милый, редко ходишь, на неделе восемь раз?
Если кажется далёко, приходи, живи у нас!
Уже давно Надя узнала соперницу, посмотрела на Николая – тот даже бровью не повёл. Девушка спела ещё одну частушку:
– Завлекай, подруга, друга, всё равно не завладеть:
На твои колени сядет, на мои будет смотреть!
После каждой строчки она слегка притопывая, наклоняясь к Николаю, разводя руки врозь, тем призывала его выйти и присоединиться к ней в танце и соревноваться в пении частушек. Снова Николай и бровью не повёл, девушка повернулась к Наде:
– Я любила, ты отбила, так люби облюбочки,
И целуй после меня целованные губочки!
Девушка на одном каблучке модных сапожек крутанулась, повернулась спиной к молодым и громко пропела:
– Мне милый изменил, думал я заплакаю,
Да такого крокодила я из глины сляпаю!
Удаляясь, продолжила:
– Милый гад, психопат, сволочь насекомая,
Не гуляла я с тобой, не была знакомая!
Постепенно девушка, также распевая частушки и танцуя, затерялась в толпе. Через час девушка вновь появилась перед молодыми, напевая:
– Тра-та-та! Да, тра-та-та! Чем я девушка плоха!
На мне юбка новая, сама я чернобровая!
Вокруг неё ходил гоголем кругами молодой человек:
– Я иду, а мне навстречу восемь ёлочек порознь.
Милка, я тебя не брошу, только ты меня не брось!
Девушка гордо взглянула на жениха и громко, чтобы слышала вся деревня, пропела:
– Дорогой мой, дорогой! Дорожила я тобой.
А теперь, мой дорогой, не нуждаюсь я тобой!
К ним присоединились озорные девки:
– Нам больших наград не надо, наградите мужиком,
А то всей нашей фермой повенчаемся с быком!
Бабка, что спела похабную частушку, решила в глазах всей деревни реабилитироваться:
– Как уж нынешние куры поют петухами,
Как уж нынешние бабы правят мужиками!
Другая подхватила:
– Ох, девки, беда в нашем переулке.
Баба мужа продала за четыре булки!
И продолжила:
– Я иду и пыль пинаю на дорогу, на цветы:
Милый мой, не задавайся, не один на свете ты!
Стемнело, но никто не расходился. Одних уставших танцоров сменяли другие. Одного гармониста сменял другой. Не было ни сильно пьяных, ни ссор или драк. Пьянство и драки в тех местах в то время были не в чести. По обычаю в случае любого конфликта или ссоры гулянка прекращалась. Этого многие месяцы народ не мог простить задирам, упрекая или поглядывая на них с укоризной: никто не хотел быть таким изгоем и все дружно соблюдали обычаи. Спустя некоторое время по голосам можно было слышать, что преобладают молодые голоса. Это означало, что взрослые разошлись по домам, да по своим делам, уведя с собой детей. Молодёжь этого и ждала. Теперь не плясали хороводами и не отплясывал танцор-солист. Молодые танцевали парами, а со стороны с завистью за ними наблюдали несколько девушек, которым не достались кавалеры.
Некоторые из званых гостей, заходя в избу, прихватывали с собой пучок сена или соломы, перешагнув порог, швыряли пучок и мусор на пол. Женщины рвали газеты на лоскуточки. Дружка взял полную бутылку с самогоном, другой мужчина – поднос с рюмками, а сестра Николая – поднос с блинами, пошли по кругу с угощением. Каждый, кто выпивал, ставил пустую рюмку обратно на поднос, поднимал руку вверх, всплескивал ей вниз и говорил:
– Эх! Была, не была! – и кидал деньги на пол.
