— В кабинет его, — приказала я, и мужчина поднял на меня свои покрасневшие, как от пыли, глаза. Его лицо перекосилось, на краю рта появилась слюна, а глаза лихорадочно загорелись. Я вдруг поняла, что он рад видеть меня, подобно дворовому псу на привязи, к которому вышел хозяин, чтобы приласкать его и покормить.

Крестьянин подался в мою сторону, споткнувшись на ровном месте, но стражники одёрнули его за ошейник и кандалы так сильно, что он повалился обратно. Мужчина пробормотал: «простите», и воины завели его в комнату, крепко держа под локти. Он не был агрессивным. Пока ещё не был.

«Какой ценный образец!» — подумала я и сразу же ощутила вину за эту мысль. Так сказал бы Сэр Дардион, а я бы… Не важно. Теперь я лекарь и воительница, а не изнеженная девочка, жалеющая каждое живое существо, попавшее в беду.

Я прошла за мужчинами и передвинула стул на середину комнаты. Крестьянин послушно сел всё с той же перекошенной улыбкой, слезящимися глазами и слюной на подбородке. Он рассматривал меня и, казалось, не верил, что я реальна. Похоже, он думал, что я посланница Бога — ангел, сошедший с небес. Так на меня ещё никто не смотрел.

Стражники ожидали моих указаний, а я просто смотрела на мужчину и не знала, что мне делать дальше. Работая с обезумевшими животными, которые метались из стороны в сторону, я понимала, что нужно прикоснуться к ним, осмотреть их глаза и пасть, но человек сидел спокойно, и это пугало меня больше всего.

Преодолев оцепенение, я прошла к своему столу, раскрыла чернильницу и взяла перо.

— Как… — Мой голос осел, и я откашлялась. — Как ты заразился?

Мужчина улыбнулся шире, и две слезинки покатились из его больных глаз по щекам.

— Отвечай! — вскрикнула Карин. Похоже, заражённый нервировал не только меня.

— Ну, вы сами тут разберётесь, — пробормотал Сэр Равалон. — Карин, сколько стражников вам оставить?

Девушка посмотрела на него, затем на стражников, потом на крестьянина и сказала:

— Никого не нужно. Мы с Орфеланой справимся сами. Он закован.

Сэр Равалон безоговорочно доверял своей дочери. И спокойно протянув ей ключи от оков, подал знак мужчинам. Стражники передали цепи Карин и вышли из моего кабинета. Крестьянин в это время продолжал спокойно сидеть на стуле и оглядывать комнату. Он не выглядел опасным, но я знала, что это, может быть, просто видимость, и рано или поздно, заражённый всё равно потеряет себя и станет дедром.

— Ну? — потребовала я.

— Сла-а-а-дость, — протянул мужчина. — Я попробовал сла-а-дость.

— Где ты её нашёл?

— Все ви-р-роточины да-авно известны, — продолжал он. — Вы так прекрасны, принце-е-есса. Вы ведь принцесса? Орфела-а-ана Гаско-онтия Бет-трикс фон Де-е-енакен дит Неори-иваль цур Кертодол.

— Моё имя известно в широких кругах, — ответила я.

— Но не у крестьян, принцесса, не у крестьян.

Мужчина поднял закованные руки и потёр ими лицо. Карин держала цепи наготове, чтобы, в случае чего, обездвижить заражённого, но он, казалось, не собирается нападать.

— Знаете, принцесса, — с безумной улыбкой произнёс крестьянин. — Я солгал тюремщикам.

— В чём же?

— Я попробовал сла-а-адость, — он продолжал блаженно тянуть слова, которые ему нравились, — не потому, что она запретна, и не потому, что она сладка. Я хотел увидеть вас так близко. — Он подался вперёд, и я отпрянула; звякнула, натянувшись, цепь его ошейника.

Карин ударила его:

— Ты не будешь так рад, когда мы покромсаем тебя на кусочки!

— Что угодно, только пусть оно перестанет! — закричал мужчина. — Пожалуйста, пожалуйста, пусть оно прекратит! — Он зажал голову руками и начал раскачиваться из стороны в сторону.

— Что прекратит?

— Я хочу пить и не могу напиться, я хочу есть, но и кусочек в горло не лезет.

— Ох, — вырвалось у меня.

Я сделала шаг вперёд, к заражённому, и Карин напряглась. Она подняла цепь выше и натянула её так, чтобы мужчина не мог дотянуться до меня закованными руками. Я осторожно дотронулась до его лица и стала рассматривать признаки заражения. Впервые посмотрев на мужчину, я подумала, что его глаза от природы такие тёмные, но оказалось, что его зрачки сильно расширены, а бледно-серая радужка сузилась в едва заметную за покраснением полоску.

— Тебе ярко? — спросила я.

— Лик принцессы ярче солнца, — восхищённо пробормотал мужчина. — Но не она приносит боль моему взору.

— Где ты нахватался таких слов? — спросила Карин.

— Я слушал… я слушал… ту песню богов, — он зажмурился и дотянулся головой до скованных рук, чтобы обхватить ими свои виски. — Я не знаю… не знаю… на ярмарке? Поэты читали… не знаю…

— Понятно, — вздохнула я.

— Пусть оно перестанет! Пожалуйста… пожалуйста… я не могу…

— Я не могу, — с сожалением произнесла я. — Что именно ты чувствуешь?

— У тебя есть сла-а-адость, — улыбнулся мужчина. — В этой комнате… и в другой…

— Никто не будет давать тебе скверну, — твёрдо сказала Карин.

— Я знаю, я знаю… не должен был есть… но сейчас хочу… пусть оно перестанет!

Я села за стол и записала, что заражённый человек пока ещё находится на ранних этапах первой стадии. Ведёт себя беспокойно, но не агрессивно. Мыслительные процессы нарушены, но не катастрофично. Он всё ещё помнит, как разговаривать, и просит остановить его «жажду».

— Что будем с ним делать? — спросила Карин.

— Мы не можем ничего сделать, — вздохнула я. — У меня нет лекарства, а любой яд мгновенно превратит его в дедра. Хотя он и сейчас уже…

— …безумен, безумен… безумен! — договорил за меня мужчина.

— Я принесу белку, — сказала я, вставая из-за стола. — И попрошу слуг подготовить новую клетку.

— Ты посадишь его к дедрам?

— Нет, поставим клетку здесь, — сказала я. — Там слишком много скверны…

— Сла-а-адость, — пробормотал мужчина сам себе. — Пусть оно прекратит…

Карин кивнула, обмотав плечи заражённого цепью, чтобы он не повредил ей в те минуты, пока я буду отсутствовать. Я только хотела сказать ей об этом, но воительница прекрасно знала, что ей делать, и без меня.

Мои помощники поставили для крестьянина клетку в углу и принесли для него соломенный тюфяк, подушку и шерстяное одеяло. Карин сняла с мужчины оковы под пристальным взглядом всех остальных, и он послушно забрался в просторную клетку.

— Дом в доме, — с улыбкой пробормотал заражённый. — Но оно не прекращает… Ты дашь мне сладость? Принцесса… принцесса прекрасна… прекрасна.

— Носите ему еду и воду, пожалуйста, — сказала я. — Три раза в день. В сопровождении стражника. Клетку не открывать. В ней есть отверстие для кормёжки. Всё понятно?

— Да, госпожа! — в один голос воскликнули все помощники.

Когда в кабинете остались только мы с Карин, крестьянин немного успокоился. Он закутался в одеяло и свернулся в клубок на тюфяке. Мужчина больше не улыбался, но не прекращал смотреть на меня, слегка щурясь, как от света. Карин села за мой стол, и проверив, нет ли скверны на его поверхности, поставила локти. Она смотрела на заражённого со смесью жалости и отвращения, но знала, что никак не может помочь ему, кроме как добить, чтоб не мучился.

Белка, стоявшая в углу всё время, пока размещали клетку, тихонько сопела, шебурша лапками. Она казалась мне более спокойной, чем обычно, но, возможно, её активность напрямую зависела от кормёжек, а мы не давали ей скверну уже почти три месяца. Но когда я подняла птичью клетку в воздух, белка снова заверещала. Карин скривилась, пробормотав какие-то ругательства. Она никак не могла привыкнуть к тонкому голосу маленького дедра. Я не слышала, чтобы обычные белки вообще когда-либо кричали, но эта, заражённая, верещала при каждом беспокойстве.

Я поставила зверька возле клетки с мужчиной и отошла к Карин. Крестьянин с интересом посмотрел на монстра.

— Что… это? Кто это?

— Это дедр, — сказала я. — Что ты к нему чувствуешь?

— Что может чувствовать пленённый к закованному брату своему?