Важно отметить, что часто одни и те же политические ярлыки одновременно использовали обе противоборствующие силы, часто вкладывая в них диаметрально противоположный смысл. Именно так использовали термины «контрреволюционер» и «большевик».
Церковное прошлое, особенно синодальный период, фактически однозначно воспринималось всеми как порабощение Церкви бюрократическим государством и самодержавием. Причем с такими заявлениями выступали даже наиболее монархически настроенные епископы, например Антоний (Храповицкий), не говоря уже о рядовом духовенстве. Согласно этой концепции государство только и занималось тем, что всячески насиловало и угнетало Церковь.
Данный факт можно рассматривать как крайнюю степень виктимизации. Возможно, именно это и повлияло впоследствии на обоснование тезиса о Церкви как служанке государства. И если под пером церковных авторов Церковь являлась жертвой самодержавия, то в советской историографии она стала уже законной женой деспотичного режима. Следует отметить, что немалую роль в обоснование этого тезиса внесло в 1917 г. и высшее духовенство Российской Церкви.
Вместе с тем епископат даже в большей степени, чем рядовое духовенство, проявил способность к консолидации и солидарности. Особенно это ярко проявилось в период выборов высших иерархов. Ни один из кандидатов, не имевших в 1917 г. сана епископа, так и не стал епархиальным архиереем. Выборы в Рязани и Екатеринбурге, где победу одержали не епископы, были признаны недействительными. Сыграло так же свою роль и общее изменение политической атмосферы в России. Постепенно значительная часть церковного общества после нескольких месяцев радужных революционных надежд, по мере «углубления революции» начала «праветь».
Изменение общей церковной атмосферы способствовало стабилизации властной ситуации в епархиях, отчасти даже до открытия Собора. Но и на нем, особенно в первые месяцы работы, чувствовалось противостояние белого духовенства и светских церковных либералов, с одной стороны, и черного духовенства, в основном в лице епископата — с другой.
Кризисная предреволюционная ситуация в «ведомстве православного исповедания», а также ход и направление самой «церковной революции» в кругах даже верующей интеллигенции порождали безудержный пессимизм относительно будущего бытия Церкви.
«Я стараюсь тем сильнее питать в душе старую “веру”, чем острее отчаяние от действительности», — писал в августе 1917 г. известный историк С.Ф. Платонов С.Д. Шереметеву. «Одно только изменяется: совсем исчезает доверие к будущему нашей церковности. Что может быть безотраднее впечатлений от безжизненности и фальшивости пресловутого “поместного собора”!? Государство, верно, выдержит, а церковь — уже давно “гроб повапленный”». Ему позднее вторил другой историк, профессор Ю.В. Готье, считавший, что «нашу церковь и попов, утолстевших и забывших Бога, может вернуть к их обязанностям и вообще поднять церковь только некоторое гонение». Такие высказывания родились на фоне критического осмысления церковных событий последних лет, а также, возможно, под впечатлением от политической деятельности части духовенства в ходе революции, которая, конечно, мало соответствовала духовному сану.
Между тем, несмотря на мрачные прогнозы, Церковь не только выстояла, но и сумела консолидироваться, постепенно изживая крайности революционного периода. По сути, Церковь стала единственной официальной организацией старой России, которая институционально не развалилась после революций 1917 г.
По мере работы Поместного собора начинали вырисовываться четкие контуры будущей организации церковной жизни. Можно сказать, что ни сторонники «самодержавия» епископата, ни их противники из среды церковных либералов не одержали на Соборе победу. Возобладала средняя линия, выдающимся олицетворением которой и стал избранный патриархом Московский митрополит Тихон. Важно отметить, что на итоги деятельности Поместного собора, безусловно, центрального события в жизни Русской Православной Церкви в XX в., определяющее влияние оказал ход и направление самой церковной революции.
Приход к власти большевиков первоначально многие церковные деятели восприняли вполне равнодушно. Хуже, казалось, не будет, однако очень скоро большевики показали, что церемониться, как Временное правительство, они с Церковью не станут. Хотя, конечно, первое время расправиться с ней у «ленинцев» не было ни сил, ни возможностей. Только через несколько лет власти искусственно организуют новую «церковную революцию», вошедшую в историю под не совсем точным термином — «обновленческий раскол». И значительную помощь им в этом окажут новые «церковные большевики», которые в отличие от осужденных Поместным собором в марте-апреле 1918 г., будут гораздо больше соответствовать этому термину и по форме и по содержанию.
После окончательной победы большевиков в Гражданской войне ситуация с так называемой «свободой совести» стала меняться. Лидеры большевиков Ленин и Троцкий отлично понимали, что теперь главным идеологическим врагом советской власти становится Церковь. Разделаться с ней «кавалерийским наскоком» явно не получилось, при всем своем догматизме вожди большевиков были в то же время и прагматиками.
Большинство населения, которое поддерживало советскую власть, оставалось верующими людьми. «У нас в коренной России крестьяне, конечно, все православные», — говорил в 1923 г. Калинин. «Против моего окна церковь, — писал Троцкий в Политбюро. — Из десяти прохожих (считая всех, в том числе детей), по крайней мере семь, если не восемь, крестятся, проходя мимо. А проходит много красноармейцев, много молодежи». И конечно, Красная армия, победившая в Гражданской войне, была такая же православная, как и Белая.
Конечно, официального духовенства в армии не было, и множество солдат под влиянием большевистской пропаганды теряли веру. Наверное, именно это позволило В.В. Розанову писать в 1918 г.: «Переход в социализм и, значит, в полный атеизм совершился у мужиков, у солдат до того легко, точно в баню сходили и окатились новой водой. Это совершенно точно, это действительность, а не дикий кошмар». Но это, конечно, было не так. Именно достаточно тонкая политика большевиков в религиозном вопросе способствовала их победе в Гражданской войне.
Для решения церковного вопроса нужны были более тонкие меры, и не только репрессивные. Вскоре для этого подвернулся и повод — сильный голод в Поволжье. Для помощи голодающим решено было использовать ценности Церкви. Попытки сопротивления верующих были истолкованы большевиками в свою пользу События в городе Шуя, когда изъятие ценностей привело к самому настоящему бунту против властей, Ленин решил использовать в свою пользу. Именно после этого события родилось его знаменитое «секретное» письмо членам Политбюро, которое впервые было опубликовано в СССР только в 1990 г. В нем Ленин совершенно недвусмысленно писал, что события в Шуе не только «исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем 99 из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову и обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий». Изъятие ценностей, считал Ленин, нужно провести самым «решительным и быстрым способом... чем больше представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно сейчас проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».
Ленин стал прагматиком: пять лет, проведенные у власти, его многому научили. Есть идеологический враг — Церковь и религия, которая не отомрет сама собой, а будет существовать не один десяток лет, и, значит, по ней в благоприятный момент нужно нанести решительный удар. Ленин не строил никаких иллюзий насчет атеизма населения бывшей Российской империи и писал, перефразируя Макиавелли: «Один умный писатель по государственным вопросам справедливо сказал, что если необходимо для осуществления известной политической цели пойти на ряд жестокостей, то надо осуществлять их самым энергичным способом и в самый короткий срок, ибо длительного применения жестокостей народные массы не вынесут».
