Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Ранее бывшие религиозно индифферентными, многие интеллигенты открыто осуждали декрет и церковную политику большевиков. «Теперь никто не мешает интеллигенции идти в церковь», — говорил протоиерей Филоненко, выступая на вечере докладов «Церковь и общество» на Бестужевских курсах. «Наша революция совершилась без Бога, без молитвы, без колокольного звона, — там же говорил Гревс, — выше надо поднять стяг религии по имя спасения нации. Безбожие, безумие, беспутство тесно связаны между собой. Религия — не порождение невежества, не выдумка, она душа культуры... церковь — хранительница единства нации. Не механический интернационал, а органическое единство нации и всего человечества возможно только через религию и церковь. Интеллигенция должна идти к религии, помочь церкви».

Еще одна «кающаяся интеллигентка» Добиаш-Рождественская говорила, что «интеллигенция все же была связана с церковью. Нельзя выбросить из жизни, например, церковного брака, забыть пасхальные колокола. Многие для себя питались высшей мудростью и вечной красотой религии и церкви. Все же интеллигенция мало давала церкви, малое ценила. Вместо того чтобы работать внутри церкви, устраняя недостатки церковной жизни, она уходила из церкви, как уходила она из государства. Между тем церковь была всегда с народом в трудные минуты его истории. И теперь она с нами в страстную минуту русской истории. Надо беречь церковь, защищать остатки нашего культурного богатства».

«Религиозный подъем есть один из величайших элементов очищения», — тогда же записал в свой дневник Владимир Вернадский. «Вчера я получил замечательное письмо Георгия Вернадского, который описывает этот подъем в Перми». Через несколько дней Вернадский зачитал письмо своего сына Короленко, на которого оно произвело «сильное впечатление». Короленко, по его словам, «верит в силу религии, но считает, что должна создаваться новая религия, которая в своих обобщениях и космогониях пойдет дальше научных обобщений. В церкви, в частности православной, он видит много темного и думает, что это движение может привести к изуверству, к возвращению старого».

Сам Вернадский писал: «Для меня эти вопросы стоят очень остро. Если бы я был безразличен в религиозном настроении или принимал основы христианства, я вошел бы в свободную православную церковь. Но для меня основы его неприемлемы. А вместе с тем я считаю православие (свободную церковь) и христианство меньшим врагом культуры, чем заменяющий религию социализм в той форме, в какой он охватывает массы».

В данном высказывании интересна мысль о некоей «свободной церкви», которая должна была, по мысли Вернадского, заменить старую, попытка оживить которую «может привести только к реставрации». Конечно, все это не мнения рядового обывателя, а мысли выдающихся ученых, оставивших после себя целые научные школы.

И все же не следует говорить о том, что декрет был актом «злостного гонения на Церковь», как это делают некоторые современные историки; утверждать такое можно, только не читая самого документа. Текст декрета был слишком размыт и, как признавали все, «декларативен», как, впрочем, и все первые декреты новой власти: как его реализовывать на практике, пока никто не знал. Тогда, весной 1918 г., у многих даже складывалось впечатление, что на данном этапе реализация декрета в принципе невозможна. Причем так думали не только церковные люди.

Так, в социалистической газете «Новая жизнь», издаваемой Горьким, появилась статья с красноречивым названием «Отбой». «Попытка Советской власти одним ударом — изданием декрета — осуществить отделение Церкви от государства натолкнулась на неожиданные препятствия, — заявлял автор статьи Десниц-кий. — Даже для городского населения, более культурного, чем деревенское, реформа в общем и целом осталась малоубедительной и неприемлемой. Советская власть не позаботилась подготовить к реформе массы, терпеливо и с уважением к чужим убеждениям вскрыть перед верующими истинный смысл ее. Красногвардейские же и солдатские способы проведения реформы в жизнь еще более исказили ее истинное лицо, демократическую борьбу за свободу мысли, превращая иногда в нелепую и ненужную борьбу с Церковью и верой».

Однако новые власти думали по-другому: для проведения декрета была создана специальная комиссия в составе комиссариата юстиции. Постановление о создании комиссии было принято 13 апреля 1918 г. Комиссия получила наименование «по проведению в жизнь отделения церкви от государства». 10 мая 1918 г., на своем первом заседании она ставила себе среди прочих задач «разбор многочисленных случаев прецендентарного (так. — П.Р.), возникших при непосредственном применении отдельных положений декрета к запутанным правоотношениям современности».

При всей неуклюжести данной формулировки точнее было не сказать. Задачей комиссии было развитие, дополнение и разъяснение текста декрета, «сжатость и недостаточная ясность» которого «дает повод противоречивым толкованием». Тогда же по инициативе Красикова, «во избежание всяческих неясностей и недоразумений», комиссия получила свое историческое наименование: «8-ой отдел Народного комиссариата юстиции». Возглавил отдел сам Петр Красиков. На том же заседании по инициативе Рейснера было постановлено привлечь к работе комиссии «экспертов или сведущих лиц». Названы были фамилии Громогласова, Галкина, Агеева, Мельникова и Проханова. Следует кратко рассказать о людях, которых большевики желали видеть в качестве экспертов по проведению в жизнь Декрета о свободе совести.

Известный канонист и историк профессор Илья Громогласов был изгнан из Московской духовной академии за либеральные, или, как тогда говорили, «прогрессивные взгляды», в 1911 г. Громогласов был типичным дореволюционным «обновленцем». После Февральской революции он был восстановлен в должности. Будучи членом Поместного собора, Громогласов все свои силы и знания канонов использовал для защиты Церкви от надвигающихся репрессий. В 1922 г. профессор принимает священнический сан, затем следуют аресты, тюрьмы, ссылки и как итог расстрел в 1937 г.

Священник Константин Агеев был одним из самых известных столичных священнослужителей, принадлежал к дореволюционному «обновленчеству» и кроме общественно-церковных вопросов занимался творчеством Константина Леонтьева. Агеев, один из наиболее активных членов Поместного собора, резко выступал против политики большевиков, пропал без вести в годы Гражданской войны и, по некоторым данным, был расстрелян в Крыму в 1921 г.

Федор Мельников был крупным деятелем старообрядчества и известным духовным писателем, редактировал старообрядческие газеты «Утро» и «Народная газета», значительную часть своей жизни при большевиках провел в подполье в Сибири. Смог нелегально эмигрировать в Румынию, где умер в 1960 г.

Иван Проханов был видным деятелем русского протестантизма, председателем Союза евангельских христиан. Вначале Проханов вполне лояльно отнесся к большевикам. «Идеал Проханова, хотя и подкрепленный библейскими цитатами, мало отличался от других коммунистических утопий», — пишет современная исследовательница Т. Никольская. Но впоследствии, когда большевики перестали заигрывать с так называемыми «сектантами», Проханов был вынужден эмигрировать, он просто не вернулся в Советскую Россию, где у него остались дети. В своих воспоминаниях, совершенно не интересных и пустых, написанных в эмиграции, он положительно оценивал декрет, считая, что «низвержение православной церкви было значительным достижением, главной базой религиозной свободы».

Как видно, в комиссариате хотели привлечь к работе деятелей в основном либерально настроенных, так или иначе подвергавшихся репрессиям в старой России. Однако из этой затеи ничего не вышло, очевидно, потому, что наверху, в самом правительстве, не были заинтересованы в таком диалоге, да и в самом восьмом отделе считали, что Церковь становится главным идеологическим врагом новой власти. Это видно из протокола другого заседания комиссии от 19 мая 1918 г., когда разговор шел о противодействии церковным инициативам, принятым на Соборе в связи с декретом.

60
{"b":"870063","o":1}