Нарком просвещения Луначарский до революции интересовался философскими проблемами религии — он был одним из идеологов так называемого «богостроительства». В среде большевиков Луначарский был умеренным, он выступал против репрессий и за диалог с церковными деятелями, нередко заступаясь за арестованных представителей духовенства. Свой интерес к религии он сохранил и после революции (достаточно вспомнить его знаменитые диспуты с лидером обновленцев протоиереем Александром Введенским). Не будет преувеличением сказать, что Луначарский был самым образованным человеком на своем посту (нарком просвещения, министр культуры, министр образования) за всю истории России.
Красиков происходил из духовного сословия, но в отличие от других революционных деятелей этот факт своей биографии не афишировал. Даже в среде социал-демократов он отличался воинствующим атеизмом, характерным для многих так называемых «поповичей». В 1930-е гг. Красиков с удовольствием вспоминал, что в кулуарах II съезда РСДРП он якобы нахамил Мартову за то, что последний назвал его «атеистическим авантюристом». Красиков был старым большевиком, представителем так называемой «ленинской гвардии», хотя и не входил в число лидеров партии. Он удивительным образом смог пережить сталинские чистки, занимая важные, но, конечно, второстепенные посты.
Юрист и историк М.А. Рейснер до революции писал работы по проблемам взаимоотношения государства и Церкви. В своей автобиографии, написанной для известного словаря деятелей революционного движения, Рейснер авторство Декрета об отделении церкви от государства приписывал целиком себе, правда, употребив осторожную форму «составил». Очевидно, Рейснер, будучи юристом, к тому же занимающимся вопросами Церкви, действительно написал текст этого декрета.
Стучка вошел в комиссию, возможно, по причине своего юридического образования, а также высоких должностей, занимаемых в Комиссариате юстиции; какие-либо его работы по религиозным вопросам мне неизвестны. Курировал вопросы, связанные с взаимоотношениями с религиозными деятелями, управляющий делами Совнаркома Бонч-Бруевич, до революции известный исследователь русского сектантства. Он считался главным экспертом среди большевиков по религиозным вопросам.
«Декрет о свободе совести, церковных и религиозных сообществах» — именно так первоначально назывался знаменитый акт, вошедший в историю под названием «Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви». Этот документ, принятый 20 января 1918 г., можно назвать плодом совместного творчества действующего православного священника Михаила Галкина и главы Советского правительства Ленина, который собственноручно вписал в него первый пункт: «Церковь отделяется от государства».
Ленин также внес и другую правку в текст декрета — смысловую, стилистическую и даже орфографическую, если верить фотокопии машинописного текста. Почти заново Ленин переписал последний, 13-й пункт декрета. В проекте комиссии говорилось: «Порядок учета, хранения и хозяйственного распоряжения зданиями или предметами, предназначенными для богослужебных целей, определяется постановлениями местной и центральной государственной власти». Ленин четыре раза перечеркнул данный пункт и написал: «Здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей, отдаются, по особым постановлениям местной или центральной власти, в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ».
Таким образом, Ленин полностью изменил смысл пункта 13, придав ему совсем другое содержание. В случае сохранения первоначального текста все церкви вообще можно было закрыть, а их открытие зависело бы от простого желания или нежелания властей. Разрешена была и антирелигиозная и религиозная пропаганда. Хотя официально декрет с подзаконными инструкциями действовал до 1990 г., пункт о религиозной пропаганде претерпел изменения и принял в последующих конституциях обтекаемую формулировку «свобода отправления религиозных культов»; тем самым религиозная пропаганда была фактически запрещена вне культовых зданий, свобода же антирелигиозной пропаганды сохранялась.
Традиционно считается, что декрет копировал или был похож на французский закон об отделении церкви от государства, принятый под влиянием социалистов в 1905 г. Но это не так, это были совершенно разные документы. Большевистский декрет был более краток и декларативен, а главное, в отличие от своего французского собрата не устанавливал механизма его проведения в жизнь. Я тоже стал заложником историографии, поверив на слово своим предшественникам, однако ознакомление с французским законом показывает, что он был явно не похож на большевистский декрет.
Рассмотрение проекта закона об отделении Церкви от государства в парламенте Франции началось в феврале 1905 г. и носило бурный характер. Сильную оппозицию республиканцам составили правые католики — один из депутатов назвал радикалов-республиканцев сектантами, «стремящимися упразднить христианство». Другой сенатор считал, что речь идет о создании безбожной Франции: между «этой завтрашней Францией и нашей сегодняшней роют пропасть, которую нельзя будет преодолеть».
Главный инициатор закона министр по делам религий А. Бриан считал, что государство не должно быть «ни религиозным, ни нерелигиозным. Оно арелигиозно». В результате закон был принят Палатой депутатов 341 голосом против 233, а в Сенате 179 голосами против 103. Как видно, французские парламентарии раскололись почти поровну — в России, конечно, никаких дебатов не было, потому что уже не было парламента, а Учредительное собрание было разогнано.
Еще до публикации этого документа большевики попытались реквизировать помещения Александро-Невской лавры. Однако после ареста настоятеля монастыря монахи ударили в набат, сбежался народ, который разогнал вооруженных красногвардейцев. Не обошлось и без жертв: первым погиб протоиерей Скипетров, попытавшийся вступить в переговоры с захватчиками. Крестный ход, прошедший в Петрограде после этих событий 21 января 1918 г., собрал только на Невском проспекте до 300 тысяч жителей столицы. Большевики отступили, становилось понятно, что революционным наскоком с религией не покончить. Можно с осторожностью предположить, что данная демонстрация была самой массовой акцией протеста за всю историю России.
Трудно отказать себе в удовольствии привести описание политической мобилизации духовенства на данный крестный ход в изложении советского историка Р.Ю. Плаксина: «Для подготовки крестного хода церковники произносили во всех петроградских церквях погромные проповеди. На рынки, площади и улицы города для ведения подобной агитации были направлены кликуши и юродствующие. Сеялись слухи, что, мол, крестного хода большевики не попустят, что будут стрелять в верующих. Священники призывали умереть, но идти вперед. Мало того, по распоряжению митрополита Вениамина совершались общие исповеди и массовые причастия как перед смертью. Все было рассчитано на то, чтобы вызвать эксцессы».
Удивляет противоречие: если духовенство и кликуши агитировали идти на смерть, то почему эта пропаганда не привела к противоположному результату и на крестный ход вышла половина жителей столицы?
Девятнадцатого января патриарх выпустил свое знаменитое послание с анафемой «творящим беззакония». Хотя в тексте слово «большевики» не использовалось, однако всем было ясно, что послание направлено непосредственно против существующей власти.
Впоследствии мнения историков разделились, была ли это анафема именно большевикам или вообще всем «творящим беззакония». Но спорить об этом стали уже значительно позже: всем современникам было ясно, против кого было направлено послание патриарха Тихона. Да и сам патриарх именовал свое послание анафемой Советской власти. В самом документе совершенно недвусмысленно упоминаются новые власти. Для такого уникального в русской истории акта, как анафемствование действующей власти, была выработанная «особая формула».
Последствия анафемствования властей были значительные, они в большей степени коснулись не патриарха, а рядового духовенства. По словам Бонч-Бруевича, когда он показал «прокламацию» Тихона Ленину и спросил, что делать, то последний отреагировал спокойно: «Ничего... сообщите ему, что Советская власть не намеревается надеть на его голову венец мученичества, но все те, кто будет распространять его произведения, будут немедленно арестовываться и предаваться суровому суду, напечатайте обо всем этом в газетах и предупредите рабочие кварталы, чтобы строго следили за появлением прокламаций».
