Епископ Имеретинский Георгий (Аладов) 8 мая направил письмо директору канцелярии Синода Яцкевичу, в котором сообщал, что исполнительный комитет местного духовенства «забрал в свои руки все управление, оставив мне только право утверждать, и непременно утверждать все его постановления. Поступиться совестью я не мог, начались конфликты, и я вынужден был в начале апреля... покинуть Кутаиси, с тем чтобы более не возвращаться». Епископ сообщал, что он уже направлял обер-прокурору прошение об увольнении, но не получил никакого ответа. Георгий просил о пенсии, взывая к Синоду: «Не дайте голодной смерти. нравственно я истерзан, жить мне недолго».

Неясно, было ли официальное определение об увольнении Георгия. Имеретинская епархия входила в состав Грузинского экзархата, но после провозглашения автокефалии Грузинской Церковью центральная церковная власть там уже не распоряжалась. Интересно отметить, что в уже упоминаемом послании патриарха Тихона грузинским епископам — «автокефалистам» в декабре 1917 г., упоминался как действующий и Имеретинский епископ Георгий (Аладов). В любом случае рассмотрение ситуации в неподконтрольной Синоду Грузии не входит в задачи моего исследования.

Следует отметить, что официальные даты увольнения многих епископов мало что дают исследователю: от фактического отстранения до официального определения могло пройти много времени. Сохранившие свой пост в 1917 г. архиереи могли фактически епархией не управлять. Так, например, было в Твери и Нижнем Новгороде.

Механизм отстранения епископов также не был одинаков, и борьба за церковную власть в епархиях носила различный характер. В одних епархиях обстановка была относительно спокойной, в других — шла настоящая война между противниками и сторонниками епископа. Почти все обвинения против архиереев разделяются на две части. Первые — это политические («черносотенство», «распутинщина», «монархизм», «контрреволюция», связь с «темными силами»). Они всегда доминировали. Вторая часть — это аморальное поведение (сексуальная распущенность, пьянство и т.п.).

Каких-либо обвинений в «ереси» почти не встречается. Весь «компромат», как правило, извлекался из доносов, в большинстве своем не подтвержденных никакими фактическими данными. Опровергая политические обвинения, архиереи сами порой переходили на революционный язык, тем самым принимая правила чужой игры, выиграть в которой у них не было никакого шанса.

Механизм устранения епископа зависел от ряда факторов: позиции духовенства и прихожан, позиции местных властей (Комитеты общественной безопасности, Советы) и, наконец, позиции обер-прокурора и Синода. Если против архиерея выступали первые две силы (местное духовенство и светская власть), он, как правило, быстро увольнялся. Когда инициативу об увольнении брали на себя только светские власти, а епископа поддерживали прихожане и духовенство, он, несмотря на возможные эксцессы (арест), оставался на своем месте. Если духовенство разделялось на два лагеря, противников и сторонников епископа, Синод и обер-прокурор стремились занять нейтральную позицию (архиерею, как правило, предоставляли временный отпуск). От самого архиерея зависело, по существу, только время увольнения, так как формально он сам должен был подать прошение, но и это не всегда соблюдалось. Почти всегда последнее слово оставалось за обер-прокурором и Синодом. Иногда они занимали вроде бы нейтральную позицию в конфликте местного духовенства с архиереем. Так было в Твери, где противостояние сторонников и противников местного архиепископа Серафима фактически раскололо епархию на две части.

Преследования части епископата после Февральской революции в церковной среде связывали с именем «сумасшедшего» обер-прокурора Синода. Безусловно, В.Н. Львов несет ответственность за создание истерии вокруг «реакционного епископата», за потворство доносам, в том числе анонимным. Однако его роль в гонениях на епископат кажется преувеличенной. В увольнении или неувольнении части архиереев, безусловно, определяющую роль играла и позиция членов Синода.

В то же время несомненно, что увольнение ряда иерархов содействовало очищению общей атмосферы в Церкви. Деятельность таких личностей, как Питирим (Окнов), Варнава (Накропин), Алексий (Дородницын) или даже митрополит Макарий (Невский), оказавшийся явно не на своем месте, кроме дискредитации, Церкви ничего не принесла. Это хорошо иллюстрирует случай с Агапитом (Вишневским), который благодаря невероятной изворотливости и поддержке Синода сумел удержать свой пост. Последующие похождения этого владыки только вносили смуту в и без того сложную атмосферу постреволюционного существования Церкви.

В первые недели после переворота эйфория, охватившая значительную часть общества, сравнивавшего революцию с Пасхой Христовой, затронула и духовную среду, особенно низшее и среднее духовенство. Охвачена этим настроением была и некоторая часть высших иерархов. Однако очень скоро им предстояло на себе ощутить все прелести «самодержавия организующейся демократии», потому что для революционеров всех мастей архиерей всегда являлся «агентом старой власти». А в конфликте епископата с приходскими клириками важную роль играл фактор традиционного противостояния «черного» и «белого» духовенства.

Преследование епископата в послефевральской России не следует преувеличивать. Даже в процентном отношении увольнение 15 глав епархий — цифра незначительная. В Российской империи к 1917 г. было 68 епархий. (Следует также учитывать, что в 1917 г. количество епархий, на которые фактически распространялась высшая церковная власть, сократилось: западные губернии находились под оккупацией, а Грузинская Церковь (4 епархии составляли Грузинский экзархат) заявила о своей автокефалии.)

Однако создание некоего рода истерии вокруг «распутинского» и «контрреволюционного» епископата производило на современников сильное впечатление. Да и для самих иерархов перспектива возможного ареста с последующим расследованием «преступлений» могла еще недавно казаться невероятным фактом. Обер-прокурор Синода Львов даже задумал провести суд над архиереями-«распутинцами». «Мне странно, — говорил он в беседе с корреспондентом «Русских ведомостей», — что некоторые круги и лица ставят в вину, что я выбрасываю из Церкви распутинский сброд... Я считаю это своей священной обязанностью, тем более иерархи, которых я повыгонял, принадлежат к числу уголовных преступников. Я говорю это на основе неопровержимых документов, которые будут в ближайшее время опубликованы».

Задуманный архиерейский процесс, которого Россия не знала со времени бироновщины, провести не удалось. Да и не было тех «неопровержимых документов», о которых говорил обер-прокурор. Знакомство с материалами синодских ревизий и расследования деяний даже самых скандально известных иерархов показывают, что перечисленные в них факты церковных и даже канонических правонарушений (таких, как, например, симония или непотизм) документально подтвердить вряд ли было возможно.

Важным обвинением духовенству в дни революции являлся и вопрос о так называемых протопоповских (по имени министра внутренних дел Протопопова) пулеметах. Якобы эти пулеметы были установлены и на колокольнях церквей, откуда велся огонь по гражданскому населению в дни революции в Петрограде. Якобы эти пулеметы «жарили» (выражение из дневника З. Гиппиус) по толпе чуть ли не с колоннады Исаакиевского собора. В газетах даже появилась карикатура попа, стреляющего из пулемета с колокольни.

После революции было назначено целое следствие, материалы которого публиковались в прессе, оно ни к чему не привело. Никаких фактов и пулеметов на колокольнях найти не удалось. На некоторых зданиях действительно были установлены пулеметы, например на Зимнем дворце. Они были предназначены для стрельбы по воздушным целям.

Однако, как показал питерский историк В.Ю. Черняев, пулеметы на колокольнях все-таки, видимо, были, но к их установке духовенство не имело никакого отношения. Наличие этих пулеметов, даже если они не стреляли, служило фактором обвинения духовенства в контрреволюции.