Арест Тихона получил наиболее широкий резонанс в церковном обществе. О данном инциденте писали в газетах, постоянно вспоминали его на Поместном соборе. Там арест Тихона был интерпретирован как факт «церковного большевизма», то есть открытого неповиновения священнослужителей духовной власти или использования ими в своих интересах власти светской. Такую перевернутую интерпретацию данного случая можно объяснить только плохой осведомленностью о реальностях инцидента в Воронеже.
В некоторых случаях обер-прокурор направлял следователей, чтобы получить информацию о деятельности архиерея из первых рук. Так было в Нижнем Новгороде, где против архиепископа Иоакима (Левицкого) выступили и местное духовенство, и светские власти. Обвиняли владыку в «политической деятельности, противной интересам народа», в участии в черносотенных организациях, а также в допущении под «святую крышу» архиерейского дома «зловредного и братоубийственного жандармского управления». (Преосвященный отдал, видимо, в аренду флигель архиерейского дома охранному отделению.)
Архиепископа обвиняли также в манипуляциях при выборах в последнюю Думу. Уже 20 марта президиум Нижегородского исполнительного комитета «постановил» удалить архиепископа на покой. В постановлении отмечалось, что владыка «определенно проводил в жизнь черносотенные убеждения в тесном сотрудничестве с охранным отделением». Вменялась в вину преосвященному и дружба с А.Н. Хвостовым (нижегородским губернатором, впоследствии с 1915 г. министром внутренних дел). «Это были настоящие друзья, — сообщала местная газета, — частенько коротавшие часы за бутылкой доброго вина». 21 апреля губернский Исполнительный комитет подверг приехавшего из Петрограда Иоакима домашнему аресту.
Собравшийся без участия архиерея съезд местного духовенства и мирян носил радикальный характер. Делегаты приветствовали телеграммой Петроградский совет с пожеланием «стоять на страже завоеванных свобод». В отношении местного архиерея съезд постановил: «...считать дальнейшее его пребывание на Нижегородской кафедре вредным для церкви, так как оно вносит смуту и разделе-пне...» За оставление преосвященного проголосовало 48 человек, против — 244. Вскоре в Синод пришла коллективная «жалоба» от некоторых участников съезда. Интересно, что жалобщики не были сторонниками Иоакима и даже писали, что против его удаления «никто не возражал и не выступил ни единым словам». Не понравилась же им та обстановка, в которой проходил съезд. По их словам, в число депутатов, «вопреки принципам выборного начала», вошел Комитет объединенного духовенства, образованный сразу после переворота.
Возглавлял данную организацию священник Гагинский, который, судя по всему, и руководил антиепископской оппозицией в Нижнем Новгороде. Жалобщики считали, что саму баллотировку по поводу местного архиерея Гагинский «обставил такими актами», в которых они видели и «глумление и кощунство». Такими действиями они считали молитву перед баллотировкой: «Днесь благодать Святого Духа нас собра», а также подсчет голосов перед голосованием. По их словам, ящики с шарами были вынесены в центр зала, «приставлены к нему свидетели, шары считали и вынимали громким голосом, ящики, освобожденные от шаров, поднимали высоко над головой и потрясали ими, чтобы показать, что в них ничего не осталось».
Показательно, что такие, казалось бы, обычные в условиях баллотировки действия вызывали непонимание у части духовенства, не привыкшей к подобным «актам».
Что касается архиепископа Иоакима, то он, не дожидаясь увольнения, подал в Синод просьбу о временном отпуске и уехал в Крым. Обер-прокурор послал в Нижний Новгород члена Государственной Думы от Нижегородской губернии священника А. Альбицкого расследовать деяния владыки. Очевидно, священник, не обладая талантами следователя, скучно ревизовал хозяйственную часть архиерейского дома. И только 1 августа Синод направил телеграмму в Крым (Севастополь) Иоакиму. В ней сообщалось, что в связи с продолжающимся поступлением заявлений о «немедленном увольнении Вас... прошу уведомить, не найдете ли возможным ныне подать прошение об увольнении на покой».
Четырнадцатого сентября Иоаким написал прошение с просьбой уволить его «вследствие неблагополучно сложившихся условий служения» и назначить настоятелем Симонова монастыря. Синод с увольнением владыки не торопился, и до конца 1917 г. тот формально сохранял должность. Только 28 марта (10 апреля) 1918 г., постановлением патриарха Тихона и Синода Иоаким был уволен от управления епархией и назначен управляющим Воскресенским ставропигиальным Новоиерусалимским монастырем.
Также не был уволен при Временном правительстве и Волынский архиепископ Евлогий (Георгиевский), несмотря на требования местного Совета убрать владыку как «примыкавшего к преступной организации Союз русского народа». Свои требования Совет направлял председателю Временного правительства князю Г.Е. Львову. Евлогий вспоминал, что председателем исполкома Совета был избран доктор Истомин, который ранее делал операцию владыке.
По словам Евлогия, на заседаниях Истомин произносил «зажигательные речи. Об удачной операции он теперь жалел. “Не знал я, что Евлогий “черная сотня”, а то я б его во время операции...”»
В архиве Синода сохранился отпуск письма обер-прокурора В.Н. Львова главе правительства, в котором он сообщал, что преосвященный Евлогий «никогда к крайне правым организациям не принадлежал и тем более к Союзу русского народа. Состоя же членом Государственной думы III созыва, всегда примыкал. к умеренным группам. и пользовался полным уважением левых партий.» Львов также сообщал, что вследствие этого Евлогию запретили баллотироваться в последнюю Думу.
Но если за оставление Волынского преосвященного выступил съезд местного духовенства, то для члена Синода Ярославского архиепископа Агафангела (Преображенского) неприятности начались именно со съезда духовенства и мирян. Проходивший в спокойной обстановке общеепархиальный съезд неожиданно принял резолюцию о местном архиепископе. В ней сообщалось, что «все отрасли епархиального управления и при выборном начале будут жизненно плодотворны. только когда во главе их стоит человек, пользующийся доверием и любовью своей паствы».
Архиепископ же Агафангел, по мнению духовенства и мирян, «по своим административным взглядам не удовлетворяет требованиям переживаемого времени». Закрытой баллотировкой 98 против 16 съезд выразил владыке свое недоверие и пожелал видеть во главе «соборной Ярославской Церкви. избранное лицо, более способное вести органы управления на началах братства, равенства и свободы».
Резолюция по поводу Агафангела была направлена в Синод, где обсуждалась 6 июня. Сам архиепископ заявил, что вначале съезд прислал ему поздравительную телеграмму, но после праздника Троицы собрался только в количестве 116 человек, и новый председатель «совершенно произвольно поставил вопрос о доверии». По словам владыки, съезд не имел права судить своего епископа, и он недоумевал «как лица собравшиеся могли высказывать свое обо мне мнение. когда большая часть их меня совсем никогда не видывала». После обмена мнениями решено было направить в Ярославль архиепископа Платона, «чтобы как-нибудь ликвидировать этот инцидент». Не дожидаясь приезда Платона, Ярославский архиерей сам попытался «ликвидировать инцидент».
Судя по письмам и сообщениям местных газет, присылаемых в Синод, владыка поднял «усиленную агитацию» в свое оправдание. Высказывались опасения, что преосвященный хочет «повторить у нас историю митрополита Макария». Московский сценарий в Ярославле не прошел. Агафангелу довольно быстро удалось мобилизовать своих сторонников, славших в Синод заявления, что «голос ярославского съезда не может быть голосом всей епархии». В результате Синод 21 июля вернулся к положению дел в Ярославле, отменил командировку Платона и посчитал инцидент исчерпанным.
Можно предположить, что конфликт в Ярославской епархии не носил такого принципиального характера, как в Твери или в Орле. Важную роль сыграло и то, что преосвященный Агафангел был членом нового Синода, слыл «либералом» и, конечно, мог оказывать влияние на принятие того или иного решения высшей церковной властью.
