Примечательна оценка, которую дал Врангелю бывший командующий Вешенским восстанием Павел Кудинов, участник Гражданской войны в стане Деникина и Врангеля. В письме из эмиграции в адрес родных донских станичников летом 1922 г. он высказал собственное мнение: «…Русский народ, – писал Кудинов, – изголодавшись, исхолодавшись, без обуви и одежды, наверное, частенько подумывает: «Кабы был Врангель, так был бы и хлеб, и обувь, и одежда». По—моему, это просто ваша отчаянная галлюцинация. Вспомните времена Врангеля! Что он дал вам полезного в экономической жизни? Ровно – нуль… Я откровенно говорю не только вам, но каждому русскому труженику: пусть выбросит грязные мысли из головы о том, что здесь, где—то на полях чужбины, Врангель для вас готовит баржи с хлебом и жирами. Нет! Кроме намыленных веревок, огня, меча, суда, смерти и потоков крови – ничего!…»[208].

Можно предположить, что печальный итог врангелевской реформы был предрешен. Конечно, сфера реально предпринятых усилий Врангеля в качестве белого правителя простирались гораздо дальше и глубже его предшественников. Однако декларации реформатора не подкреплялись неумолимыми экономическими законами. Собственных средств у крымского правителя едва хватало на текущие расходы, на проведение масштабной реформы ресурсов не было. Реформа, результат которой можно ожидать через поколения, волей истории ограничилась временными рамками менее полугода.

Резюмируя изложенное, следует отметить, что единоличная власть Верховного правителя белой России объективно затормозила законотворческий процесс и легитимную возможность для утверждения аграрных проектов. Отнесение решения злободневных крестьянских проблем на неопределенное будущее, связанное с Учредительным собранием, олицетворяло отказ от конкретной программы насущного государственного обустройства в крестьянской стране. Нерешенность аграрного вопроса в условиях крестьянской страны проявилась в противоречии фактически свершившегося перехода земли в руки крестьян в ходе крестьянской революции 1917—1918 гг. и стремлением белых правительств удовлетворить интересы прежних собственников. Игнорирование существенных различий в крестьянском вопросе в Сибири и в европейской части России усугубилось расхождением теории решения земельного вопроса с практикой управления белых генералов, сопровождаемой насилием в отношении крестьянства. Врангелевская реформа, сопоставимая по амбициям со столыпинской и александровской аграрными реформами, олицетворяла собой попытку совместить невозможное: создать новую социальную опору в лице зажиточного крестьянства и одновременно удовлетворить интересы прежних землевладельцев—собственников, а заодно получить источник материальных ресурсов для нужд армии и государства.

Недовольство политикой военного коммунизма в крестьянской среде усиливалось антирелигиозной политикой Советского государства. Церковь, как самая массовая организация в огромной крестьянской стране, воспринималась в качестве серьезной угрозы новому строю, поэтому Советская власть вела беспощадную борьбу с ней. Провозгласив в 1918 г. курс на отделение церкви от государства, Советское государство встало на путь конфронтации по отношению к Русской православной церкви. Закрытие и разгром церквей, аресты и преследование духовенства, вскрытие мощей, надругательства над святыми местами, ликвидация монастырей и другие подобные мероприятия Советской власти не только отчуждали население, но и вызывали возмущение. Религия и церковь продолжали занимать в жизни крестьян важное место. В селах фигура сельского священника пользовалась авторитетом.

Декрет от 20 января 1918 г. «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» провозгласил принцип полного лишения религиозных организаций любой собственности: никакие церковные и религиозные общества не имели прав владения собственностью и прав юридического лица. Церковная собственность одним указом подверглась «национализации»: церкви и монастыри без их ведома оказались не собственниками, а лишь пользователями имущества, накопленного за десятилетия и столетия, в основном за счет прихожан. Характерно, что созданная в Наркомате юстиции в апреле 1918 г. комиссия для осуществления декрета об отделении церкви от государства стала называться «ликвидационной». Инструкция от 24 (30) августа 1918 г. о порядке применения декрета предусматривала комплекс жестких конфискационных мер, включая изъятие капиталов, ценностей, другого имущества церквей и монастырей. Все церковное имущество передавалось на баланс местных Советов[209].

Однако сразу же осуществить экспроприацию церковных ценностей оказалось невозможно. В сельских регионах страны большинство населения относилось к верующим различных конфессий, в основном исповедовало православие. В деревне негативно отнеслись к гражданской метрикации, к изъятию из храмов метрических книг. За отказ выдать книги сельские священники подвергались арестам и отдавались под суд. Верующие отказывались составлять договоры с Советской властью («о передаче в пользование…») и описи церковного имущества. Такие случаи произошли в Тверской губернии (Татарковская волость, Старицкий уезд). в селах Медведево и Збоево Ржевского уезда крестьяне избили представителей исполкомов, явившихся к ним объяснить значение и цель декрета. В обоих случаях большевики обвинили «церковников в контрреволюционной агитации». В Пошехонском уезде Ярославской губернии в связи с волнениями прямо у церкви было арестовано около 100 человек, трое подверглись расстрелу без суда, 56 человек угодили под революционный суд[210].

Если в городах изъятие церковного достояния протекало быстро, в деревнях оно затянулось. В сравнении с церковным имуществом в городах сельские приходы, как правило, отличались бедностью. Органы Советской власти получали многочисленные прошения (резолюции сельских сходов, скрепленные сотнями подписей крестьян) не трогать монастыри и церкви, церковное имущество – как пожертвованное верующими. Крестьянское население рассуждало следующим образом: поскольку церковный инвентарь, как и сами церковные постройки, приобретались на пожертвования многих поколений сельских прихожан, поэтому должны достаться им: если продавать имущество, то не в пользу государства. Национализация церковной собственности вызывала ожесточенный протест верующих. В Костромской губернии в селе Красное 13 февраля 1918 г. произошло сильное крестьянское волнение. Весной 1918 г. в Раифской пустыни Соловецкого округа толпа крестьян бросила в огонь шестерых коммунистов, пришедших национализировать церковное имущество. В селе Благовещенское (Муромский уезд Владимирской губернии) женщины узнали, что местную церковь большевики хотят отобрать под Совет. Весть быстро облетела село, женщины бросились на проходившее заседание кооперативного собрания, разогнали президиум, а бумаги и протокол порвали на мелкие кусочки. В октябре 1918 г. с резким сопротивлением советскому декрету выступили верующие Орловской области[211].

В обращении к Советскому правительству 13 октября 1918 г. патриарх Тихон писал: «Сначала под именем „буржуев“ грабили людей состоятельных, потом, под именем „кулаков“, стали уже грабить и более зажиточных и трудолюбивых крестьян, умножая таким образом нищих, хотя вы не можете не сознавать, что с разорением великого множества отдельных граждан уничтожается народное богатство и разоряется сама страна. Соблазнив темный и невежественный народ возможностью легкой и безнаказанной наживы, вы отуманили его совесть и заглушили в нем сознание греха, но какими бы названиями ни прикрывались злодеяния, – убийство, насилие, грабеж всегда останутся тяжкими и вопиющими к небу об отмщении грехами и преступлениями»[212].