Как только прозвенел звонок на перемену, Марик-Марик выскочил из класса и, увертываясь, словно футболист в атаке, проскользнул между мечущимися под ногами малышами и спустился вниз, во двор позади школы. Ну, конечно, они были именно там, между мусорными контейнерами и штабелями всякого школьного хлама, который уже вынесли во двор, но еще не увезли. Они играли в какую-то идиотскую игру: на подставке из кирпичей стояла консервная банка, сбоку три кучки пятачков, каждая кучка принадлежала одному из играющих: Игорястику Кондратенко, здоровенному Стасу и восьмикласснику Толоконникову, по кличке Толокно, имени которого так никто и не знал. По очереди они кидали пятак в банку, шагов, наверное, за пять-шесть, если кто попадал, остальные выдавали ему по пятаку, если промазывал, то он отдавал по пятаку остальным.

Марик-Марик не боялся этих ребят, но терпеть не мог ввязываться в их какие-то дурацкие разговоры, вялые и бессмысленные.

— Привет, — сказал он невесело, только чтоб обозначить свое появление.

— Привет, — ответили ему все трое и не спеша подошли. Потом началась церемония рукопожатий.

— Сам пришел или Маринка велела? — спросил Игорястик.

— А чего? — в свою очередь спросил Марик-Марик.

— А ничего, так, — Игорястик пристально глядел на Марика, а пальцами быстро перебирал недлинную колбаску пятаков. — Сказать?

— Ага, — кивнул Марик, и у него заныло в груди от предчувствия какой-то гадости.

— Дай двадцать копеек, тогда скажем, — и Стас протянул ладонь.

— У меня только на завтрак.

— А нам все равно.

— Ну, на, — Марик вытащил кошелечек, из него — единственный двугривенный и положил на ладошку Стаса.

— Говори, — сказал Стас Игорястику.

— Ты домой звонил? — спросил Игорястик нейтральным голосом.

— Зачем? — вскинулся от охватившей его тревоги Марик. — Зачем?

— Спокуха, — придвинулся к нему Стас. — И не пыли, понял?

— Ну что, что?.. — Марик умоляюще глядел на Игорястика, на Стаса глядеть ему было противно.

— Ты с собакой гулял? — спросил Стас.

Кровь отлила от щек Марика, он даже от растерянности пальцами губы прижал, чтобы они не кривились.

— Нет, — сказал он. — Я только вывел ее перед школой. Бабушка сказала, что пойдет с ней в «Гастроном».

— Точно, — сказал Стас. — Так она посадила ее у входа, так?

Марик-Марик передернул плечами, на Стаса он так и не мог поднять глаз.

— Мы всегда оставляем ее у входа. Она сидит и ждет.

— Ее увели, — сказал Стас.

— Да кому она нужна! — чуть не закричал Марик. — Она старенькая, она только нам и нужна. Она такая умная, только что не говорит…

— А ее не разговаривать взяли, — сказал вдруг басом Толокно, — а на шапку…

Марик-Марик остолбенел и резко повернулся к нему.

— На что?

— Шкуру содрать и шапку сшить.

— Ой! — не удержался Марик, и выкрик его прозвучал, как вопль отчаяния. — Врешь ты, гад!

— Я тебе, сявка, сейчас так врежу… — сказал Толокно и двинулся было к Марику-Марику, но Стас выставил свою здоровенную ножищу и, словно шлагбаумом, преградил ему путь.

А Игорястик все это время молча стоял и глядел то на одного, то на другого.

Вдруг на втором этаже приоткрылось окно, и тонкий Мариночкин голос прокричал:

— Игорясти-и-ик, звонок!

Игорястик, ни слова не сказав, повернулся и быстро пошел к двери черного хода. Марик кинулся за ним, но Стас сделал ему подножку. Марик-Марик заковылял, но чудом удержал равновесие и не растянулся на нечистом асфальте заднего двора. Стас и Толоконников загоготали. Марик догнал Игорястика и торопливо, глотая слова, заговорил:

— Слушай, Игорь, скажи, ну, кто ее взял? Ну, пожалуйста… Ведь ты знаешь… И я должен знать… Ну, кто? А?.. Ну, будь добр, скажи. Ну, подумай, как же я могу не знать, если ты знаешь?.. Ты же друг мне, а, Игорь?

Игорястик молча поднимался вверх, шагая через три ступеньки, Марик старался опередить его и заглянуть ему в лицо, но Игорь шел, мрачно наклонив голову.

— Слушай, Игорь, слушай, ну, что делать?.. Я даже не знаю, как жить без Нави… Просто невозможно… я даже не знаю, как сказать… она наша, понимаешь? Ну, как бабушка, как дядя Костя… Когда она схватила воспаление легких, мы все плакали… И у меня слезы сами лились, честно… Я бы тебе этого никогда не сказал, но я, правда, хочу, чтобы ты все понял, Игорь… Я не скажу, что мы все умрем, если ее не станет, но все заболеем, это точно… Скажи, где она, Игорь, скажи и проси, что хочешь. Скажи, Игорь… И что хочешь приказывай. Я все сделаю, будто я тебе американку проиграл… Вот чем хочешь поклянусь…

— Ладно, — как-то неохотно сказал Кондратенко. — Попробую тебе помочь.

Так они, задыхаясь, добежали до четвертого этажа и ворвались в класс, когда все уже расселись, а математик только-только раскрывал журнал.

— А вот и прекрасно, — сказал он, меняя очки с «дали» на «близь» и морщась, и щурясь при этом. — На ловца бежит овца… — Он перебирал картотечные карточки, на которых были написаны задачи, выбрал одну, протянул ее Марику-Марику. — Вот, обрати внимание, опоздали вы двое, а у доски ты один. О чем это говорит?

Марик-Марик пожал плечами.

— А говорит это о том, что в тебе больше раздражающей нервозности, чем в Кондратенко, и тебе надо вести себя тише воды, ниже травы, чтобы не вызывать неприязненных чувств у усталых людей, вроде меня. А теперь возьми мел и решай…

Марик-Марик взял карточку, свернул было к своей парте, но передумал и подошел к доске. В классе кто-то из самых смешливых хмыкнул. Он принялся читать, и было ясно, что ни слова из прочитанного не понимает. Он насупливал брови, вчитывался в условия задачки все снова и снова. Лоб его покрылся испариной. Мел крошился в его пальцах и засыпал башмаки.

— Устал мел крошить, Селищев? — спросил математик. — Вот видишь, ты уже почти стер грань между умственным и физическим трудом.

Класс хохотал. Марик-Марик оторвал глаза от карточки с задачей и исподлобья поглядел на ребят, которые сейчас откровенно потешались над ним. Игорястик Кондратенко хохотал вместе со всеми. Марик пристально поглядел на него, вернее на его дергающийся в смехе раскрытый рот, и вдруг громко сказал ему, даже не ему, а его гортани и зубам:

— Ну ты-то что? Ты-то ведь все знаешь?..

Ах, если бы сейчас был не урок, если бы они сейчас были не в школе, а на улице! Как бы Марик с маху влепил ладонью по этой фальшивой физиономии… Но, увы, была школа, был урок и был учитель математики, который, поняв, что происходит нечто серьезное, подошел к Марику-Марику и положил ему руку на плечо, отчего тот разом съежился и прерывисто вздохнул.

— В чем дело, молодой человек приятной наружности?

И в обычно весьма ироничном тоне математика вдруг прозвучала едва уловимая теплая нотка.

— Отпустите меня домой, — прошептал Марик-Марик, — пожалуйста…

— Что случилось? — спросил математик.

— Случилось, — глухо ответил Марик и добавил едва слышно: — Беда…

Возникло молчание, которое прервал Кондратенко.

— Правда, отпустите его. Собаку у них увели.

Весь класс возбужденно загудел: «Где? Когда? Как? Какую?»

— А ты откуда знаешь? — спросил математик.

— Знаю, — сказал Кондратенко.

— Ну что же, знание — сила, — математик поглядел на Марика, на лице которого возникло щемяще-жалкое выражение. — Иди. «Иди и помни обо мне», как сказал один призрак, в каком произведении, коллеги?

Возникла пауза. Ждать Марик-Марик не стал, он метнулся к парте и выхватил сумку.

— В «Гамлете», неучи! — воскликнул математик, когда Марик затворял дверь.

Марик бежал по улице, и настроение у него было препротивное. Прежде всего он примчался к «Гастроному», а вдруг… У магазина стояли несколько детских колясок с младенцами, и к трубе, прикрепленной поперек витрины, чтобы не разбили стекло, был привязан карликовый пинчер. Песик тревожно поглядывал на одну из колясок, которая тряслась — младенец в ней ворочался и натужно кряхтел.