По семейной традиции устраивалась ёлка с обязательным спектаклем, шарадами, концертом и танцами.

Когда в 1912—1914 годах Марию Ильиничну сослали на север, за ней последовали мать и Гора. Ему помнится, как по вечерам в их квартиру в Вологде сходились товарищи. Вместе читали, спорили, пели. Песни звучали приглушённо: под окнами вечно шныряла полиция.[23] В Вологду переправили «мамочкино» пианино. В кругу товарищей Мария Ильинична играла Шопена, Шуберта. Не отказывалась присесть к роялю одна или вместе с дочерью и Мария Александровна, теперь уже очень постаревшая и ослабевшая. Один из ссыльных — Милютин — приходил со скрипкой. Мария Ильинична аккомпанировала ему. Музыка помогала бороться с невзгодами, скрашивала житьё…

В доме постоянно с большой любовью говорили о Владимире Ильиче. Ещё задолго до встречи Гора знал о нём и мечтал увидеть Ленина.

Бойкий мальчик с первой встречи «атаковал» Владимира Ильича. Иногда ему выпадало счастье проехаться в машине с Лениным, постоять рядом с ним на трибуне митинга, а то и побывать в театре. Гора смело входил в Кремлёвский кабинет Ленина, настойчиво, почти насильно отрывал его от письменного стола и, торжествуя, вёл к обеденному. Он надеялся, что после обеда дядя Володя, может быть, урвёт минутку, чтобы повозиться с ним…

Однажды, оставшись дома вдвоём с Владимиром Ильичом, Гора уже приготовился, как обычно, завести игру или интересную беседу. Вопрос уже был готов слететь с его губ, как вдруг он заметил, что дяде не до весёлой возни. Ленин ходил из угла в угол, заложив руки за спину, невесёлый, озабоченный. Мальчик сразу вспомнил о его тяжёлом ранении, испугался и спросил Владимира Ильича, не заболел ли он снова? Ленин остановился, посмотрел на Гору и вполне серьёзно, как взрослому, сказал: «Понимаешь, Гора, стоит вопрос: закрыть Большой театр! Считают, что чересчур дорого обходится его содержание, убыток большой приносит, дров нету! Вот, как по-твоему быть с этим, жалко, а?».

Вот что, оказывается, мучило Владимира Ильича! Время было, действительно, исключительно тяжёлое. Гражданская война отрезала от центра страны районы, богатые топливом и хлебом. Голодала и мёрзла столица. Вспыхивали эпидемии. В правительственных кругах стали поговаривать о закрытии Большого театра. Старый оперный театр и вправду съедал массу топлива и денег. Раздавались голоса, что опера теперь для рабочих излишняя роскошь. Другие приходили в ужас от одной мысли, что гордость русского искусства — Большой театр будет закрыт. И те и другие с надеждой и опаской ждали, что скажет Ленин. А он и виду не подавал, как волнует его судьба Большого театра. Но дома, наедине с племянником, не сдержался: волнение прорвалось наружу.

Гора и вправду расстроился, услыхав, какая беда грозит Большому театру. Он уже успел побывать там на опере «Золотой петушок», на балетах «Спящая красавица» и «Конёк-Горбунок». Значит негде теперь будет послушать чудесную музыку, увидеть ожившие на сцене сказки!

Он печально и растерянно произнес: «Жалко, Владимир Ильич, не надо закрывать»… «Вот и я тоже думаю, что не надо бы»,— ответил Ленин и снова принялся вышагивать по веранде.

А через несколько дней на заседании Совнаркома обсуждалось предложение о закрытии Большого театра. Докладчик уверял, что рабочим ничего не дают «буржуазные» оперы «Кармен» или «Евгений Онегин», а топлива на театр уходит пропасть. Разумнее будет дорогостоящий театр закрыть, зато получше топить бани.

Все с тревогой ждали речи Ленина. Но речи не последовало. Владимир Ильич лукаво взглянул на ретивого докладчика и поставил вопрос на голосование. Но мимоходом он заметил, что докладчик несколько наивно понимает задачи театра, и что от музыкального наследия ещё рано отказываться. Совнарком единогласно решил сохранить Большой театр. Словно камень с души у всех свалился после краткой реплики Ленина. Гора Лозгачёв был ещё мал, чтобы понять, какой важный для нашей страны вопрос мучительно решал Ленин, в волнении шагая по веранде. Мальчик видел перед собой только роскошный зал, нарядные декорации, танцы, музыкантов, а Ленин думал о неграмотных рабочих и крестьянах России, о сверстниках Горы, которым нужно подняться к вершинам культуры; им предстояло строить коммунизм и жить при коммунизме.

«Ты вырастешь хорошим коммунистом?» — спрашивал Ленин маленьких своих приятелей. Но чтобы вырасти коммунистом, мало повторять лозунги партии. «Коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество»,— говорил Ленин на третьем съезде Комсомола в 1920 году.

Большой театр и был очагом музыкальной культуры, обладателем её богатства.

На его спектаклях люди постигали глубину и красоту музыки Глинки и Чайковского, Мусоргского и Бородина, Вагнера и Верди. По воскресеньям сюда стали приходить дети. Первыми посетителями воскресных утренников были воспитанники детских домов. Их было много, осиротевших в двух войнах ребятишек, которых прежде презрительно называли «приютскими». Теперь слово «приют» было зачёркнуто. Вместе с ним выбросили и долгополую, серую, похожую на арестантскую приютскую одежду. Воспитанники детских домов, советские дети — «цветы революции», как называл их Ленин,— чинно шли к Большому театру в нарядных беличьих шубках. Знаменитые артисты на языке музыки и танца рассказывали им сказки о добре и зле: «Лебединое озеро», «Конёк Горбунок», «Спящая красавица»… Из бывшей царской ложи выглядывали любопытные, изумлённые, счастливые рожицы детей.

Родина заботилась не только о пище и одежде для самых маленьких своих граждан. Уже в начале 20‑х годов в Москве и Петрограде открылись первые в мире детские театры. А концерты для школьников начались сразу же после Октября. Они проходили и в театральных и концертных залах, и в рабочих клубах, и в самих школах. Талантливые музыканты терпеливо приучали ребят слушать музыку. Они находили и разучивали детские песенки и легкие пьески и, начиная с самого простого, доступного, смело вели своих слушателей в прекрасный мир музыки.

Многие известные в наше время музыкальные деятели почти полвека назад были зачинателями этого дела, отдали ему свою жизнь. Н. И. Сац в ранней юности стала организатором детских концертов в Москве. Она припомнила такой эпизод: на одном из первых концертов для детей в притихшем зале раздался старческий голос: «Смотри, сынок, в оба смотри — мы ничего этого никогда прежде в жизни не видывали».[24] Действительно, многие родители и сами впервые в жизни теперь перешагнули порог театра. Они с гордостью думали о том, что их дети будут образованными людьми, что теперь их будут учить по-иному, не так как при царе — только азам грамоты. Так думали и рабочие славного революционными традициями Путиловского завода в Петрограде. Долгие годы они сами и их дети оставались безграмотными. А дети богатых обучались и наукам, и музыке, и танцам. И школы для них были особенные. Туда дорога детям фабричных была заказана.

Советская власть сразу же установила одинаковые школы для всех детей. Новой школе дали название — «Единая трудовая». Но многие люди, прежде служившие капиталистам, не допускали и мысли о том, чтобы их чистенькие, нарядные дети сидели на одной парте с чумазыми оборванцами. Они всячески мешали организации новой школы. На Красном Путиловце несколько дней шли бурные собрания: обсуждали проект школ. На одном из таких собраний выступил учитель из бывших хозяйских прихвостней. Он с издёвкой говорил рабочим: уж больно высоко вы хотите взлететь! Ну пойдут ваши дети в новую школу, ну выучат их там грамоте. Но ведь одних школьных предметов ещё мало. Культурный человек должен разбираться в искусстве, играть на рояле, красиво танцевать. Не сравняться вашим детям с детьми из образованных семей. «И наши ребята всему научатся! — гневно кричали в ответ рабочие.— Не старые времена! Возьмём, да откроем для заводских детишек художественную школу!»