Летом 1905 года Буренин был послан в Женеву к Ленину, и в ноябре, когда Владимир Ильич нелегально приезжал в Россию, Николай Евгеньевич встретил его и укрыл на квартире своей сестры — жены офицера-монархиста. Ни сестра, ни её муж не подозревали, что за гость появился в их доме.

Однажды Буренин явился к Стасовым заметно располневшим: под парадным костюмом он был весь обмотан партийной литературой, которую только что привёз из-за границы для передачи Е. Д. Стасовой.

Как на грех в доме оказался музыкальный вечер. Все обрадовались приходу пианиста: не хватало партнёра для игры в восемь рук. Гостя сразу повели к роялю. Невозможно было улучить момент, проникнуть в комнату Елены Дмитриевны и избавиться от давящего груза. Пришлось подчиниться. С трудом двигая руками, Буренин начал играть. К удивлению всех окружающих, играл он из рук вон плохо, поминутно ошибался, фальшивил и сбивал своих партнёров.

Но вот подали чай. Во время застольной беседы удалось улизнуть и «разгрузиться».

Скоро как ни в чём ни бывало, он вернулся в гостиную и заиграл с обычным блеском.

А что же ротатор, хранимый в музее Революции? Полиция разрешила Обществу изящных искусств приобрести ротатор для печатания пригласительных билетов и программ.

Однако печатались на нём не только программы концертов, но и программы боевых действий — нелегальные листовки. Работа Буренина в Обществе изящных искусств — лишь один из примеров того, как большевики-музыканты служили великому делу революции: они были её глашатаями и её чернорабочими.

И пряча в концертных костюмах, в футлярах инструментов листки с боевыми призывами партии, неся на рабочую окраину сокровища музыки, они мечтали о тех днях, когда сюда проникнет не капля, а целое море музыки — и зазвучит громко, открыто, победно!

Письмо скрипача-революционера Э. Сырмуса Горькому (о встрече и беседе с Лениным)

В фойе наших театров, во Дворцах Культуры на мраморе стен выведены золотом слова:

Это строчки из беседы Владимира Ильича с немецкой коммунисткой Кларой Цеткин. Беседа их происходила в Кремлёвской квартире Ленина почти полвека назад — в 1920 году. Клара примечала всё — и то, как похудели Ильич и Надежда Константиновна, и как бедно и пусто было на столе этих радушных хозяев. Она приехала в Москву, чтобы своими глазами увидеть страну победившей революции.

Клара знала, что Россия окружена интервентами, идёт гражданская война. Выдержит ли народ неравную борьбу? Она увидела голодную и мёрзнущую столицу, людей, которым не хватало хлеба, а кусочек сахара казался роскошью. Но она видела, как вечером те же полуголодные, усталые люди тысячами заполняли театры. Что влекло их в холодные залы, где приходилось сидеть в шубах? И что побудило партию в такое отчаянно трудное время уделять столько внимания и заботы искусству?

Ленин с большой охотой отозвался на вопросы старой коммунистки. Он рисовал ей замечательные картины будущего расцвета искусства в Советской стране. Эти мысли он лелеял много лет. Когда с маленькой группой товарищей где-нибудь в Женеве или Праге Владимир Ильич слушал оперу, он думал о рабочих, чьими руками построены театры, о тех, кто ткал шелка и бархат для их украшения, но сам не переступал порога театра. Ведь партия вела борьбу и за то, чтобы трудовой народ пришёл хозяином в эти прекрасные залы.

И Ленин с жаром говорил Кларе Цеткин, что искусство никогда больше не будет принадлежать богачам. Теперь оно будет глубоко проникать в народные массы. Народ научится понимать искусство, полюбит его. Из народа будут выходить свои талантливые творцы искусства — страна будет растить и развивать их дарования.

Поражённая, слушала Клара Ленина. Придя домой, она записала его слова: каждое врезалось в её память. Да, наступала новая жизнь искусства в этой удивительной стране, где музыка могла окрылять людей, поднимать на большие дела. Вместе с Великим Октябрём искусство хлынуло в массы, как поток, прорвавший плотину. Советское Правительство обратилось ко всем музыкантам, художникам, литераторам: давайте вместе работать для народа! Отдел искусств заканчивал свой призыв словами: «Все дружно вперёд, к искусству, к красоте!» Было чему удивляться старой немецкой коммунистке. В театрах и концертных залах она видела скромно одетых рабочих, девушек в красных платочках, матросов, опоясанных пулемётными лентами. Концертным залом стал даже Зимний дворец, где прежде жили цари. Его тогда назвали Дворцом Искусств. За один только год Советской власти в Петрограде состоялось больше 300 концертов. И каждый из них проходил как праздник. Николай Ильич Подвойский от имени Военно-Морского Комиссариата просил комиссара просвещения Луначарского уделить внимание музыкальному просвещению солдат и моряков. «Мы можем двинуть огромные силы на это дело»,— обещал нарком. Начались концерты в казармах, театры ставили оперы и балеты для армии, множество групп артистов отправлялось на фронт. Красную армию стали называть Университетом музыкальной культуры. Большую любовь завоевали «Музыкальные понедельники» Балтийского флота. Здесь можно было послушать лучшие симфонические оркестры, хор Капеллы, талантливых солистов. Здесь читались увлекательные беседы о музыке. Но где бы ни проходил концерт — в театре ли, в матросском ли клубе — зрители обязаны были находиться в полной боевой готовности. Очередной музыкальный понедельник. Зал погружён в музыку. Но её приходится прервать. Раздаётся команда: «Подводники — выходи! Курсы командного состава — на перекличку»! Белый генерал Юденич приближался к Петрограду. Слушатели концерта были отправлены на боевые участки. К ним добровольно присоединились и некоторые артисты.

А ещё через несколько дней и слушатели и музыканты возвратились с фронта. Был объявлен следующий Музыкальный понедельник. Кто остался живым и здоровым, принял в нём участие.

Торжественное заседание Петроградского Совета, посвящённое первой годовщине Октябрьской революции, началось необычно: депутаты и гости слушали «Реквием» Моцарта. Его исполнили бывшие придворные музыканты: симфонический оркестр и Капелла. Дирижировал знаменитый Альберт Коутс.

Председатель собрания обратился к залу: «Я счастлив, что благодаря власти пролетариата имею возможность на 52‑м году жизни слушать такую прекрасную музыку, о которой в продолжении всей своей прежней жизни не знал»… Но многим даже искренним друзьям народа не верилось в чудо, не верилось, что полуграмотная рабочая масса способна слушать серьёзную музыку.

Писатель А. Серафимович пришёл на многолюдный митинг в манеже. На эстраду вышла молодая скрипачка. Писатель с первых звуков узнал Легенду Венявского. Он расстроился: «Напрасно она — Легенду. Надо же считаться с публикой». Опустив голову, он ждал: вот-вот начнётся кашель, болтовня. Но внезапно наступила тишина. Весь манеж замер. Будто перестали дышать все восемь тысяч зрителей. Какие-то незримые нити протянулись от скрипачки к аудитории. Легенда захватила все сердца. Как же радовался писатель своей ошибке!

Года через три Серафимович был приглашён к Ленину. Владимир Ильич спрашивал, над чем он работает, часто ли встречается с рабочими. Александру Серафимовичу припомнились впечатления от недавней поездки на Лосиный Остров к рабочим крупного арсенала. Рабочие арсенала тянулись к культуре, но в посёлке не было просторного здания, где можно было бы устроить лекцию, концерт или спектакль.

Выделялась своими размерами лишь бывшая помещичья конюшня. Помещик был любителем скаковых лошадей и для них построил огромную конюшню. Кому-то пришло в голову переделать её под клуб. Рабочие прорезали в стенах большие окна, настлали полы, сделали сцену, провели электричество — получился красивый и уютный зал. Тогда арсенальцы отправились в Москву за артистами и торжественно открыли свой клуб. Рассказывая об этом Ленину, Серафимович пошутил, что из конюшни получился зал не хуже дворянского собрания[18]. Владимир Ильич рассмеялся шутке. Он смеялся радостно, от всей души, даже слёзы от смеха выступили. Вытирая их, Ленин сказал: