Итак, демонстрация 1971 года, несомненно, стала переломным моментом в хипповской истории. Для московских хиппи это означало конец эпохи невинности. Над сообществом не только навис призрак предательства, но также вполне реальной стала угроза арестов и тюремного заключения. Вероятнее всего, в течение первых месяцев после демонстрации прошло несколько волн задержаний и принудительных госпитализаций в психиатрические больницы. Большинство хиппи теперь находились в списках КГБ. Андрей Тимоничев пишет из одного отделения больницы № 4 им. Ганнушкина Солнцу, который в этот момент лежал в другой больнице: «Андросов и Боксер [два других московских хиппи] собираются скибать на время набора [непонятно, имеется ли в виду армейский призыв или нет]. Но вряд ли успеют, думаю, встретимся все здесь»283 [т. е. в психушке]. Игривое отношение московских хиппи собственно к хипповству исчезло или переросло в более сумасбродное и даже еще более неуправляемое поведение тех, кто считал, что им уже нечего терять. Для большого количества людей, которые не были такими последовательными сторонниками движения, события 1 июня 1971 года стали концом игры, из которой они предпочли выйти. Школьники и студенты из числа собравшихся в тот день на Психодроме рисковали очень многим (комсомольский билет, перспективы получения высшего образования, карьера и другие социальные блага) и были очень чувствительны к давлению сверху. Психодром не перестал в одночасье быть местом встреч, но превратился в оскверненное место. Юра Диверсант написал очень мечтательно-грустное стихотворение о безмятежных временах, которые были когда-то:

Центровая Система переехала на площадь возле Большого театра. Некоторое время они делили это пространство с гей-сообществом, и в каком-то смысле это стало означать, что хиппи тоже превратились в изгоев советского общества. Но это соседство продлилось недолго. Слишком много внимания привлекали к себе их «соседи». Гомосексуалы классифицировались властями не как «мелкие хулиганы», какими, например, считались хиппи, а как настоящие преступники. Хиппи общались с сообществом геев (лесбиянки на площади не собирались) с уважительным скептицизмом, по-приятельски и на достаточно большой психологической дистанции285. Это приятельство, однако, не привело к тому, что «волосатые» начали обсуждать сексуальную ориентацию и гендерную идентичность: советские хиппи до последнего не ставили под сомнение советские гендерные нормы, несмотря на то что мужчины-хиппи часто слышали в свой адрес издевательские намеки на женственный внешний вид. В конечном итоге Система переехала на Стрит – улицу Горького, преимущественно на Пушку – Пушкинскую площадь, где в 1975 году открылась станция метро286.

Этот переезд подальше от университета отразился на составе участников и изменил характер движения. У студентов теперь было не так много шансов спонтанно попасть в хипповскую тусовку. Вторая волна московских хиппи насчитывала совсем мало молодых людей, которые бы учились или работали по профессии, а если они и были студентами, то вскоре бросали учебу. После 1971 года тусовки хиппи были малочисленнее, чем во время первой волны в 1960‐х, но они были куда более закаленными. Жестокие преследования после демонстрации привели к «профессионализации» советских хиппи, их жизнь была теперь слишком рискованной авантюрой для тех, кто попал в хиппи случайно. Если кто-то по-прежнему существовал в рамках официальной системы, реальное участие в хипповской Системе теперь постоянно угрожало его или ее средствам существования. В результате те, кто составлял ядро движения хиппи, выпали из общественной жизни в гораздо большей степени, чем это было раньше. Они устраивались на работы, о которых потом Борис Гребенщиков напишет свою знаменитую песню «Поколение дворников и сторожей». Они работали рабочими сцены в театрах, моделями в художественных училищах, на музыкальной рок-сцене. Прежде чем они сами начинали это понимать, хипповская жизнь затягивала их, закрывая им двери в основное общество каждый раз, когда их арестовывали или когда они бросали учебу или работу и отказывались от чего-то, что составляло нормальную часть советской жизни. Кисс описывал, как один шаг логически следовал за другим: «Я стал называть себя хиппи, когда мои волосы отросли. И я понял, что больше я в школу не пойду, вкалывать я не пойду, а буду только ездить автостопом. Я не работал над этим, не старался для этого, это произошло естественно»287.

Утрата хипповским сообществом его студенческой части и «профессионализация» оставшихся хиппи также означали активизацию тех форм времяпрепровождения, которые противоречили советским нормам: алкоголь, наркотики и контакты с полубомондом на Стриту. Одни попрятались по своим квартирам, другие уходили в музыку. Для остальных убежищем стал постоянный поиск кайфа – удовольствия на хипповом сленге. Солнце и его друзья беспробудно пьянствовали. Алкоголь, неотъемлемый элемент советского общества в целом, был простым способом нарушать советские нормы без особого риска. Еще один источник кайфа поставляли аптеки: большое количество таблеток (колес) часто принимали в сочетании с алкоголем. Их было труднее достать и часто приходилось покупать с рук. Ходили слухи, что многие центровые хиппи потребляли сильнодействующие обезболивающие и галлюциногены. Духовное лидерство Солнца постепенно улетучивалось, хотя он все еще оставался очень известным человеком в городе. Его тусовка была известна как «алкогольная Система с Пушки». Воспоминания Василия Бояринцева и Василия Кафанова описывают веселый, фривольный, нарушающий нормы и раскрепощающий своих участников мир, вдохновляемый большим количеством крепленого вина и секса.

В целом жизнь на Пушке напоминала мальчишник. Границы между дуракавалянием, творчеством, гениальностью и невежеством были размыты – причем сознательно. Раннее сообщество хиппи было убежищем для эксцентричных персонажей, и отчетливая идентификация хиппи с детьми позволяла людям воплощать в жизнь свои инфантильные фантазии, формально находясь в обществе, которое было нацелено исключительно на взросление и в котором считалось, что взрослая жизнь должна быть чем-то серьезным. Вокалист «Рубиновой атаки» Баски вспоминал персонажа, который, как и Себастьян Флайт из «Возвращения в Брайдсхед» (была ли аналогия умышленной или нет, остается загадкой), повсюду брал с собой игрушечную собаку, которая также служила средством для транспортировки большого количества крепленого вина288. Многие помнят, как Красноштан отполировал тестикулы лошади памятника Юрию Долгорукому так, что они засверкали на солнце: предполагалось, что, если свет падает на них под определенным углом, их должно быть видно в здании Моссовета через дорогу289. Петр Мамонов устроил свой первый абсурдистский моноспектакль на задней площадке троллейбуса № 5, который ходил по Садовому кольцу, а также пугал прохожих, нацепив себе на ухо вместо серьги цепочку от бачка унитаза290. Хиппи по имени Инерция придумал то, что он называл «Театром присутствия», который мог произойти где угодно и когда угодно и иногда включал в себя сцены публичной дефекации. Идеалы хиппи сохранялись, поскольку они были неразрывно связаны с музыкой, которая была движущей силой для всех и для каждого. По-прежнему сохранялся интерес к западным туристам-хиппи, которые вовлекались в бурную жизнь московской тусовки. Вася Лонг в своем рассказе «Всего один день» красочно описывает похождения и злоключения одного московского хиппаря с утра и до вечера. Герой передвигался по городу, пил кофе и алкоголь, карабкался в окно, чтобы попасть на концерт, а потом подружился с группой молодых людей из Западной Германии и встретился с тремя туристами из Англии, после чего его чуть не арестовали291.