Энтони недоуменно поскреб свою бороду. Психологические изыскания ему явно не давались. Рэмзи заметил его задумчивость и дружелюбно обратился к нему:

— Ты хочешь о чем-то спросить. Не стесняйся. Какие церемонии между друзьями?!

Уэйнрайт почувствовал себя польщенным таким доверием и решил отплатить собеседнику тем же. Взяв из рук О'Кифа пульт управления, он остановил видео и спросил:

— Ты не читал о себе в прессе?

— Нет. А что? — ответил насторожившийся Рэмзи.

— Не пугайся — это обычное дело. Знаменитые люди всегда были объектами самого пристального рассмотрения. Стоит полиции хоть что-нибудь обнаружить, и на эти сведения тут же налетает целый рой одержимых репортеров. Как мухи, они облепляют свежую новость со всех сторон, снуют, жужжат, потирают лапки, а через несколько часов она уже попахивает чем-то нехорошим. Именно поэтому я и просил тебя остаться в доме Пенелопы. А теперь еще хочу попросить не обращать внимания на то, что ты прочтешь в газетах, да и на то, что скажет сама Пенни.

— Будь уверен, с ней ничего дурного не случится.

— Ну, если ты это серьезно…

— Ха! — фыркнул О'Киф. — Когда это я лгал тебе? Думаю, моего слова вполне достаточно. Не хочешь же ты, чтобы я клялся на крови?

— Не стоит. Я и без того теперь совершенно спокоен. Ну а теперь мне пора собираться. Иначе я опоздаю на самолет. Всего доброго.

Энтони вернул ему пульт и, приподняв над головой воображаемую шляпу, вышел из комнаты.

Рэмзи углубился созерцание происходящего на экране и оказался в маленькой часовенке рядом с коленопреклоненной худенькой девочкой, в глубоком молитвенном молчании замершей перед алтарем. На вид ей было лет десять — двенадцать, и трудно было поверить, что эту юную послушницу играет Пенелопа Гамильтон. Да он, казалось, и забыл об этом. С искренним сочувствием следил он за судьбой этой маленькой бедной девочки, силою обстоятельств вынужденной ютиться в пустой сумрачной келье и с гордым терпением сносить попреки своих сухих чопорных воспитательниц. Карен — звали маленькую послушницу. И сердце Рэмзи не раз замирало от жалости при виде того, с каким стойким смирением несет она тяжкий крест иссушающих душу строгих католических канонов, лишенная заботы и сочувствия своих утраченных родителей.

И лишь один раз глухая затаенная тоска промелькнула на мгновение в кротких глазах бедной девочки, напомнила ему странное выражение глаз самой Пенни, которое он заметил в тот знаменательный для него день, когда оказался на борту маленького морского катера. Карен молила Бога ниспослать ей хотя бы надежду на спасение из каменного мешка глухих монастырских стен, и О'Киф всей душой желал ей обрести эту спасительную для нее свободу, потому что сам слишком хорошо знал то томительное смятение духа, которое охватывает человека, невластного вырваться из тягостных условий своей безрадостной жизни.

Когда фильм наконец закончился, Рэмзи утомленно провел рукой по лбу и подумал о том, с какой легкостью удалось Пенелопа заставить его забыть, что все сыгранное ею происходило не на самом деле. «Да, она, несомненно, талантлива, — решил он. — И у ее поклонников есть повод для восхищения». Но странно, что он никогда не видел ее радостной. Похоже, Пенни что-то скрывает от него. Или и в его присутствии она тоже играет роль? Эти мысли больно задели его самолюбие. Но он тут же вспомнил, что и в отношении полиции или Бейли Пенелопа была столь же сдержанна. Видимо, это стало для нее уже естественной, привычкой, и не стоит приписывать ее холодность дурному отношению к собеседнику. О'Киф почувствовал, что окончательно запутался в своих мыслях, и решил отложить эти безнадежные изыскания до более подходящего времени суток.

Фильм уже близился к завершению, когда Пенни остановилась перед дверью красной комнаты и с любопытством заглянула внутрь. То, что она увидела, ничуть не рассердило ее. Она уже привыкла к разнообразным неожиданностям, случавшимся в ее жизни в последние несколько дней, и теперь относилась ко всему происходящему философски. Вот и сейчас несколько нагловатое самоуправство Рэмэи не оскорбило, а даже, наоборот, позабавило ее.

Он сидел, широко развалившись, на низкой маленькой кушетке, и его голые пятки покоились на круглом кофейном столике среди бутылок с ликером и пустых баночек из-под пива. В одной руке он держал полупустой бокал, изящно декорированный с краю густой белой пеной, капающей на ковер, а другой сосредоточенно скреб взъерошенный затылок.

Пенелопа с интересом наблюдала за его поведением. Так многоопытный зоолог внимательно следит за повадками хмурого деловитого дикобраза, чтобы потом удивить сенсационными выводами своих потрясенных коллег. Она вложила часть души в образ маленькой Карен, и теперь ей было крайне любопытно, как отнесется к этому фильму Рэмзи. Тем более что жизнь бедной послушницы взволновала ее в свое время до глубины души.

Отзывы критики ничуть не беспокоили Пенни. Она не нуждалась в их высокомерных псевдоученых наставлениях. Благо, как добиться популярности, ей было хорошо известно. Но мнение такого благодарного, непосредственного зрителя, как Рэмзи, ее очень интересовало. Она видела, как он сжимает кулаки, скрежещет зубами, изрыгает проклятия, и эти живые, простодушные знаки внимания были ей дороже, чем все изощренные комплименты солидных бородатых киноведов.

Она пришла в полный восторг, но тем не менее постоянно напоминала себе, что ей, собственно, все равно, как отнесется к ее работе этот невежественный, темный моряк. «Тоже мне эксперт, киноман-маринист! Ему только акул арифметике учить!»

Шагнув вперед, она решила войти в комнату и присоединиться к увлеченному фильмом О'Кифу. Но тут же замерла на месте, почувствовав в своей ладони старинный витой ключ, который она все это время сжимала в кулаке. Сердце ее болезненно дрогнуло, и, спрятав ключ в карман, Пенни резко повернулась спиной к двери и не спеша удалилась по коридору.

Ночью ей приснился необычный сон. Она то ли танцевала, то ли легко скользила в прозрачной светлой воде под чистую музыку чудесного фортепьянного напева. Бассейн? Нет, океан ласково покачивал ее на своих прохладных пенных волнах. Наплававшись вдоволь, прекрасная и нагая, вышла она на покрытый золотым песком берег и, мягко ступая по теплому бархатистому пляжу, двинулась вдоль кружевной кромки с тихим шелестом накатывающихся волн.

И тут она увидела наблюдавшего за нею Рэмзи. Жадно смотрел он на ее упруго покачивающийся стан. Его взгляды, словно тонкие солнечные лучи, горячо касались ее омытого прохладной водой тела. Гибкий и сильный, он поднялся с земли и пошел к ней навстречу. Легко и грациозно передвигались его стройные ноги, обтянутые узкими голубоватыми бриджами, похожими на те, что она видела на нем в день их первой встречи. Загадочный, непредсказуемый, приблизился он к ней и медленно заключил ее в свои могучие тугие объятия. Затем неторопливо и властно поцеловал в губы. И Пенни едва не задохнулась от этого долгого страстного поцелуя.

Вдруг видение исчезло. Еще два кратких мига Пенелопа старалась удержать прекрасный образ, но тот выскользнул из ее рук и словно растаял в голубой дали. Но как это ни странно, музыка не исчезла вместе с ним. Наоборот, она стала еще яснее и отчетливее. И когда Пенни открыла наконец глаза, легкие воздушные звуки, как золотой солнечный свет, ворвались в приотворенную дверь и наполнили собой всю комнату.

Подождав, пока смутные обрывки дремы, словно клочья сухой пыльной паутины, облепившие затененные углы спальни, не растворятся в ярких утренних лучах, Пенелопа не спеша поднялась с кровати и накинула на плечи легкий голубоватый халатик. «Радио или диск?» — гадала она, прислушиваясь к пленительным фортепьянным аккордам. Так ничего и не решив, она выглянула из комнаты и испуганно отпрянула назад.

Посреди гостиной за большим черным роялем сидел Рэмзи. Над его головой сияла роскошная хрустальная люстра, тонкие легкие подвески слегка покачивались в такт музыкальным тонам, и в густых каштановых волосах пианиста играли разноцветные искорки света. На низком столике у самой клавиатуры стояла на тоненькой ножке, словно удивленно привставшая на цыпочки, маленькая прозрачная рюмка, наполненная золотистым, матово поблескивающим ликером, и этот теплый густой напиток будто задумчиво покачивался, завороженный сладостными переливами упоенной собою музыки.