В весенней игре селезень представляется молодцом, выбирающим себе девицу.
Ходить качур в гороховим винку;
Вибирай си, качурику, що найкрасчу дивку.
Утки, плавающие попарно, возбуждают тоску в одиноком молодце, по противоположности образа, видимого им, с его собственным положением.
Ой, зииду я на горбочок,
Та гляну я на ставочок:
Пливуть качки в два рядочки,
Одно другого впережае,
Кожна соби пару мае;
А я живу в Божий кари,
Не дав мини Господь пари.
Утка и селезень, подобно многим другим птицам, переносят вести:
Долив, долив, качурику, долив за водою,
Поклонись мому роду, що я сиротою.
Или:
Ой, пущу я утку по тихим Дунаю:
Пливи, пливи, утко, де родину маю.
Лебедь (по-малорусс. лебидка, лебидонька, множ. лебеди) также символ женский, и плавание лебедей сопоставляется с разными видами женской жизни. Девица выходит на гулянье и сравнивает себя с белою лебедью на Дунае.
Ой, вийду я на улицю, гуляю, гуляю,
Як билая лебидонька на тихим Дунаю.
Молодец говорит, чтобы девица привыкала к чужой стороне, и сопоставляет это привыкание с плаванием лебеди по течению воды.
Пливуть лебеди та по тихий води,
Тихо за водою;
Привикай, привикай, молода дивчино,
Помиж чужиною.
С плаванием лебеди против течения сравнивается грусть разлуки.
Ой, як лебидоньци плисти проти води тяжко,
Так мини, козаченько, жити без тебе важко.
Девица просит козака не обесславить ее и сопоставляет себя с лебедью, плавающею поперек пруда.
Ой, плавала лебидонька та поперек ставу;
Не вводь мене, козаченьку, в великую славу.
Двое лебедей, плавающих вместе, имеют символическое соотношение с любовью и вступлением в брак.
Два лебеди на води — обое биленьки;
Ой, будемо, сердце, в пари, бо ще молоденьки.
Двое лебедей, пьющих воду и потом разлетевшихся, — образ любовников, подобный тому, какой существует и относительно голубей.
Коло млину, коло броду,
Два лебеди пили воду,
Напившися полетили,
Крилечками стрепенули.
Про любощи спомянули.
Девица жалуется своему возлюбленному, что она уронила в воду свой венок из руты, и молодец отвечает, что у него есть пара лебедей — он пошлет их ловить венок; но лебеди не могли уже поймать венка.
Ой, не турбуйся, молода дивчина, о своей пригоди,
Маю ж бо я пару лебедив —
Попливуть проти води.
Лебеди пливуть — виночки потопають…
В свадебных песнях лебеди расплели навеки косу невесты.
Ой, сиди ли лебеди на води,
Та полетили на рики;
Роспустили русу косу на вики.
Отсе тоби, Марьечко, за тое,
Не плети кисоньку у двое!
Лебедь прилагается также и к замужней женщине.
Ой, плавала лебидонька за тихою водою:
Дала мати дочку замиж молодою.
С лебедями, которые, плавая, треплют крыльями, сопоставляет себя женщина, которая не может свыкнуться с чужою стороною.
Пливуть лебеди
Та по тихий води,
Крилечками треплють;
Чужа сторона,
В мене роду нема, —
Тут я не привикну.
Лебедь с лебедятами — образ матери, обремененной семейством.
Ой, на мори на синенькому
Пливе лебедь з лебедятами,
Из маленькими дитятами,
Ненько наша, лебидочко,
Погодуй нас хоч тришечки,
Погодуй нас хоч годочок,
Поки вбьемось у пушочок,
А з пушочка та в крилечки,
Стрепенемся, та й полинемо
В чистее поле живитися —
Тоди перестанем журитися.
Подобно другим птицам, и лебедь говорит то, что видит и знает — говорит правду, по песенному образу выражения. Это мы встречаем в одной песне, и странным способом: орел принуждает лебедь говорить правду; он бьет ее, и лебедь высказывает ему, что делается в городе Кистрине, где происходит битва московских людей с татарами. Реки протекают кровавые, мостят мосты головами солдатскими.
Ой, на мори на синенькому
Там плавала била лебидонька
З маленькими лебедятами.
Де ся взяв сизопирий орел,
Став лебидку бита й забивати,
Стала лебидка до его промовляти:
«Ой, ни бий мене, сизопирий орлоньку,
Скажу тоби всю щирую правдоньку:
Як у тим мисти у Кистрини
Та бьется орда уже три дни,
Бьется вона три дни й три години,
Розбилася вона на три половини;
Течуть рички та все кровавии,
Через ти рички мостять мости,
Мостять мости та все головками,
Головками та все московськими».
Подобный образ встречается в великорусской хороводной песне, где также орел нападает на лебедь и терзает ее. Есть в малорусской песенности очень замечательный образ, также близкий к упомянутым выше образам страдания лебеди. Девица берет воду и загоняет лебедь с лебедятами; вдруг где ни взялся стрелец, он убил лучшую лебедь; перья лебяжьи рассыпались по лугам, а кровь разлилась красными реками; это не кровь — это красота девичья.
Ой, плавала лебидочка з лебедятами;
Де ся взяла чорнява я воду брати,
Взяла тии лебедята заганяти;
Де ся взявся жвавий хлопець ще й стрилець,
Убив соби що найкрасчий лебедець.
Порозсипав биле пирья лугами,
Порозливав кров червону риками,
То не кров — то дивочая краса.
Здесь как будто обломок какой-то мифологической истории, в которой лебедь была женщина. Это можно заключить из того, что в великорусских былинах есть личность женского пола, называемая «лебедь белая»; ее древняя история распалась на совершенно противоположные и несходные образы, дошедшие до нас в былинах: по одним вариантам, эта лебедь белая — верная и любимая супруга любящего ее богатыря, по другим — она коварная предательница того же богатыря, который является уже грязным пьяницею.
