В недилю рано синье море грало,
Настусенька потопала.
Несчастная дочь просит у матери позволить ей купаться в море — искать утраченной доли.
Пусти мене, моя мати, на море купаться;
Буду плавать, пуринати, доленьки шукати.
Мать над синим морем плачет о погибшем сыне.
Ой, при мори, при синьему,
Плаче мати по синови.
Козак сидит над морем и жалуется на свою долю: чужие люди ничего не делают и хорошо живут, а он работает, старается и у него нет ничего; доля из-за моря отвечает ему, что виновата не доля, а его воля.
Тай сив над водою, проклинав долю:
Доле моя, доле, чом ти не такая,
Чом ти не такая, як доля чужая?..
Обизвалась доля по тим боци моря:
«Козаче-бурлаче, дурний розум маеш,
Що ти свою долю марно проклинаеш,
Та невинна доля, винна твоя воля».
В другой песне также козак тяжело плачет над морем.
Сидить козак биля моря,
Та й тяженько плаче.
В иной песне молодец сидит на камне, стоящем на синем море, играет на сопилке и грустит о своем одиночестве.
На синим мори каминь мармуровий,
На ним сидить хлопець чорнобровий,
Сидить соби, в сопилочку грае;
Тяжко ему на серденьку, що дружиноньки немае.
Видя летящего орла над морем, козак грустит о своем сиротстве в чужой стороне.
Летив орел по над морем, та й летючи крикнув:
«Тяжко жити на чужини, бо я не привикнув».
Летив орел по над морем: «Ой, дай, море, пита!
Ой як тяжко сиротини на чужини жити».
Птицы на море — образ нередкий и всегда почти печальный:
Ой над морем та билий каминь,
Там козак з орлом гадае, —
потому что здесь играет роль море: без него птицы эти не составляют в народной поэзии печального символа. Иногда образом птиц на море начинаются песни: так, сокол с орлом купаются на море, сокол расспрашивает орла, а орел рассказывает ему, что где-то в поле стоит шатер и там лежит убитый козак:
Ой на мори, на синему,
Сокил з орлом купаеться,
Сокил орла питаеться:
«Чи не був орле на чужий сторони?» —
«Ой, у поли та намит стоить,
А там козак убит лежить».
Или «плавали лебеди на море синем — заплакали черноморцы о своем горе».
Ой, плавали лебедоньки на синему мори,
Заплакали черноморци об своему гори.
В свадебных песнях соколы купались на море, пили воду и полетели на сговор, где разлучают невесту с родителями.
Ой, на мори, на камини
Два соколи воду пили,
Знялись вони, политили
До Маруси на заручини,
Де Марусю розлучають
Из батеньком и з ненькою.
В другой песне эти соколы заменены ангелами на море: образ все-таки печальный, потому что главным образом идет дело о разлуке.
Ой, на мори, на камени
Там стояли два анголи.
Трудность переплыть море служит сравнением трудности перенести горе.
Ой, як тяжко плисти море,
Ой, так тяжко знести горе.
Ой, зийду я на гороньку —
Синье море грае;
Ой, рад би я утопитись —
Море не приймае.
Прийми мене, сине море,
Бо й так мини горе.
Утопление в море имеет ту особенность, что море не принимает желающего утопиться. Замечательно, что такого оборота нет там, где говорится об утоплении в реке. В этом случае море принимается в смысле смерти. Вообще, это выражение равносильно выражению «земля не принимает». Тут слышится древняя связь моря со смертью, выражающаяся резко в образе Морены — богини смерти и воды. В купальской песне смерть посылается на море. В древности море было общим кладбищем: самый древний способ погребения был пускание мертвеца на лодке по воде. Дно моря — символ погибели; несчастный, не ожидая себе облегчения, говорит, что его доля утонула и находится на дне моря. И в думе об Алексее Поповиче, о которой мы упоминали выше, выражение «молитва вынимает душу изо дна моря» значит вообще, что молитва спасает от крайней погибели. Отсюда и рекрутский набор, который всегда ненавидел народ, вызывает сближение с морем: создается образ, что по морю плывет корабль, на котором сидят молодцы, едят, пьют и советуются между собою, кого отдавать в рекруты.
Ой, по морю, по синему морю
Там плавало суденце, малёване денце,
А у тому суденцю пятьдесят молодцив,
Вони пьють, идять, соби раду радять,
Кого в некрути взять.
Символика растений
А. Травянистые
Рута, мята, шевлия (salvia), шалфей, также фиалка (названия этих трав не туземные, а латинские. Рута и шалфей играли важную символическую роль в Средних веках, но не в том смысле, какой получили у малоруссов. Им приписывали охранительную силу, как показывают латинские стихи: Non est metus mortis Cui est salvia in hortis. Или: Salvia cum ruta taciunt tibi pocula tuta), и отчасти, вероятно, лебеда — в народной поэзии символы девственности, строгости нравов, женской неподатливости, удаления от любви, разлуки и одиночества. Рута занимает первое место. Сеять руту, поливать ее — образы, частые в народной поэзии, все вообще имеют один и тот же смысл девического незнакомства с половою любовью и хранения чистоты. Венок вообще есть символ девического состояния, а венок из руты самый девственный (в Западной средневековой Европе венок из руты и шалфея был символом весны. В рифмованной хронике Оттокара, где рассказывается про убийство императора Альбрехта племянником его Иоанном Альбрехтом, на празднике первого мая раздавались рыцарям венки из руты и шалфея (Uhlandvolkeslieder. II. R. Abhandlung, стр. 32.)). В свадебных песнях и обрядах рута играет важную роль в значении чистоты невесты; в веснянках рута прославляется припевами:
Зеленая рутонька, жовтий цвит! —
как образ девственности и весенней природы и вместе юного, полного невинности возраста девиц, которым почти исключительно принадлежит пение веснянок. Рута носит эпитет ярой (то есть молодой, ярко-зеленой) и крутой, то есть суровой, крутой в том смысле, в каком это прилагательное применяется к человеку.
