Сирота на чужбине сравнивает себя с камнем, которому бы нужно было плыть по воде.
Ой як тяжко каменеви пид воду плинути,
А ще тяжче сиротини на чужини жити.
Женщина, проживающая с немилым мужем, говорит, что ей легче поднимать тяжелый камень, чем проводить жизнь с нелюбым.
Легше мини, мати, тяжкий каминь зняти,
А ниж из нелюбом вик коротати.
В козацких песнях отъезжающий из родины козак говорит, что он воротится тогда, когда тяжелый камень поплывет по воде, а перье павлина потонет.
Як тяжкий каминь на верх виплине,
А павине пиро на спид потоне.
Невозможность произрастать чему-нибудь на камне сопоставляется с такими явлениями нравственного мира, которые хотят сделать невозможными. Девица дает изменившему ей козаку заклятие, чтоб он женился тогда, как в мельнице на камне родится куколь.
Бодай же ти, козаченьку, тоди оженився,
Як у млини на камини кукиль уродився.
Неподвижность камня сопоставляется с привычкою: в одной галицкой песне тяжесть разлуки сравнивается с разлукою камня с тою водою, в которой он лежал.
Розлучили каминь з водов,
Розлучили мене з тобов.
Но в одной веснянке камень или камушек означает милого (в смысле перстня).
Як покотиться каминець
Молодий Настенци в рукавець,
Я ж думала — каминець,
Аж то Иванько молодець;
Я ж думала биленький,
Аж то Иванько молоденький.
Есть песни о превращении живых существ в камень. Молодец, женатый и имеющий детей, влюбился в чужую жену и задумал бежать с нею. Он пришел к своему коню и стал с ним советоваться. Конь просил не делать того, что он замышлял. Молодец не послушался и поехал. Едут они через поле, едут через другое; на третьем поле стали они отдыхать. Стал чужой муж у чужой жены расспрашивать: «Послушай, чужая жена, дуброва ли это шумит, или моя жена едет в погоню за нами? Соловьи ли это щебечут, или мои детки плачут? Не дуброва шумит — то моя жена в поле едет, не соловьи щебечут — это мои детки плачут. Беги, жена чужая, беги по полю куницею, а ты, конь вороной, стань зеленым явором, а я, молодой козак, лягу белым каменем!» Бежала жена, бежала и села на камне, жалобно заплакала: «О, чтоб этому камню было тяжело лежать здесь, мне же еще тяжелее горевать с детками».
Ой, идуть вони поле, идуть другее,
На третьему поли стали вони спочивати.
Ой, став чужий муж до чужой жони промовляти:
«Ой, послухай, чужа жоно, чи дибривонька гуде?
Чи дибривонька гуде, чи милая в погоню иде?
Чи соловейки щебечуть, чи то ж мои дитки плачуть?
Не дибривонька гуде — то милая в погоню иде;
Не соловьи щебечуть — ой то ж мои дитки плачуть.
Бижи, чужа жоно, по полю куною,
А ти кинь вороненький, стань зеленим явором,
А я ляжу, молод козак, та билесеньким каменем».
Та бигла жона, бигла, та на камени сила,
Та на камени сила, жалибненько заплакала:
«Ой, щоб сему каменю тут тяжко-важко лежати,
А ще ж мини тяжче й важче з дитками горевати!»
В другой песне, наоборот, в явор превращается молодец, а в камень — его конь. В народных рассказах есть еще разные превращения в камень. Таким образом, те каменные бабы, которые попадаются нередко на степях Южной Руси, по народному воззрению, были люди, превращенные в камень за то, что плевали на солнце. Вероятно, этому соответствует и заклятие, выражающее желание, чтобы тот, на кого оно падет, окаменел. Так, русская пленница, которую татарка (оказавшаяся потом ее дочерью) заставляет качать своего ребенка, говорит: «Чтоб это дитя окаменело».
В песнях нередко на камне — местопребывание птиц, орла и сокола. С сидящим на камне орлом разговаривает козак и расспрашивает его о милой.
Ой, у поли край дороги билий каминь лежить,
А на тим камини сиз орел сидить.
Ой, сидить же вин, сидить и думку гадае,
Йде козак дорогою и орла питае.
Или:
На Чорному мори, на билому камни,
Там ясненький сокил квилить, проквиляе.
Золото и серебро — символы (преимущественно золото) богатства, великолепия, обилия. Народный образ выражения многие вещи называет золотыми и серебряными, означая тем их изящество, превосходство. Таким образом, мы встречаем золотые удила, золотые подковы, серебряные седла, золотые гривы у коней, серебряные весла.
Мидяни човна, срибнии весла.
В колядках поется, что Бог пашет, у волов его золотые рога, и то, что родится на этой ниве, будет иметь серебряный стебель, золотой колос.
Посиемо ми яру пшеницю,
Та вродить же ся що стебло-срибло,
Що стебло-срибло, золотий колос.
В галицких колядках поется о какой-то золотой рясе — золотом растении, которое стерегла красная девица (см. ниже: Божье дерево).
Вода, в различных видах и применениях, играет важную роль в народной поэзии. Известно, что в языческие времена приносились жертвы «озером и кладезем»; в числе случаев, подлежавших епископскому суду сообразно церковному уставу Владимира, было языческое моление у воды. Водопоклонение оставалось долго у русских в своей силе, как показывает правило митрополита Иоанна, осуждающее тех, которые «жрут бесом, и болотом, и колодязем». Русский народ уже по принятии христианства избегал церковного брака и заменял венчание языческим обрядом плескания. Этот обряд, потеряв свою религиозную силу, долго еще сохранялся как забава: в обычае девиц и молодцов обливать друг друга водою, что соблюдалось в Малороссии весною, преимущественно на Святой неделе. Можно признать остатками древнего водопоклонения те частые упоминания о воде в веснянках и купальских песнях, особенно в припевах, которые вообще доле сохраняются в древнем виде, чем самые песни.
Тихо иду,
А вода по каминю,
А вода по билому
Еще тихше.
Или:
Ой ви, рики, розливайтеся,
Луга-берега, заливайтеся,
К нам (имя села соседнего) передайтеся!
В купальских песнях, как и в обряде этого языческого праздника, вода играет важную роль, купанье в воде составляет необходимую принадлежность праздника. В самых песнях во многих видах является вода; поется о купании Ивана, о падении его в воду:
Ой купався Иван та в воду впав, —
