— Хорошо погуляли!

— Ага, — ответила я устало и, услышав, что Мия ставит чайник, тут же добавила, — мне шоколад!

Пока подруга что-то напевала на кухне, готовя напитки и высыпая сладости в вазочку, я лежала на постели лицом в подушку. Снизу поднимались ароматные запахи, и живот ответно заурчал, но сил подняться я не находила.

Лоран хороший парень, но не мой. С ним оказалось скучно. Я вовсе не ожидала, что день пройдëт подобным образом. И теперь у меня, похоже, отбирали выбор на свободу. Я то ожидала хорошенько отдохнуть, развлечься, провести день в веселье и лëгких беседах. Лоран же… Исчерпав советы от сестëр, вновь вернулся к политике, что меня совсем не интересовало. Я попыталась перевести тему разговора на праздник, поделилась, как мне нравятся убранства. Юный маг, каким-то непостижимым образом, превратил разговор о бумажных фонариках в философский трактат.

— Он мне и так не подходил, — проныла в подушку, но не помогло.

Лоран ведь хороший. И совсем не виноват, что скучный, что если пришëл к какому-то выводу, то его не остановить. Я вздыхала в подушку, даже когда Мия снизу позвала на сладкий перекус.

Выбор мой вдруг сузился до замужества, или… Без или. Слишком уж расслабленно Сир общался с блондинкой, а искать кого-то нового не хотелось. Времени-то всë меньше! Может, сбежать?

— Опять за своë? — Мия поднялась в комнату с широкой вазой в одной руке и двумя чашками в другой. — Освободи столик, поставлю тут. Ушки. Уже неделю лежат, но им ведь не страшно, да? Там ещë изюм в глазури. Поищи на дне.

— Как скажешь, — насилу поднявшись, я села в обнимку с подушкой. — Думаешь, не выйдет?

— Ты не сможешь.

— Почему это? Папа в полной уверенности, что я отдыхаю и вернусь по окончанию маскарада. Брат мне тоже доверяет.

— И я тебе доверяю, — посмеялась Мия. — Ты ж хорошая. Никогда против отца не пойдëшь. Только если силком тащить. И то, даже у меня не всегда выходит.

— Не правда.

— Не бурчи! Это даже здорово. Как бы мы познакомились, если б ты не была такой послушной?

Мия права. Если бы папа тогда меня не увëз, неизвестно как бы сложилась моя жизнь.

Тогда брат сбежал. Я не видела от него ни слëз, ни злобы, ничего. В один день он померк, словно духи вытянули из Оливера все чувства и эмоции. Пришëл домой. Обнял меня и держал так долго долго.

— Неужели? — взмолилась бабка, сидевшая со мной, и еë голос разбил окружившую нас тишину.

— Да, — с трудом протолкнул из себя брат и сжал меня пуще прежнего. — Всë.

Бабка заплакала. Брат отпустил меня, прошëл в свою комнату и закрылся. Вечером оказалось, что он собрал вещи в сумку и покинул дом через окно. Лишь тогда бабка подошла ко мне, взяла за руку и сказала, что я должна быть сильной, что скоро приедет мой отец, что мамы больше нет.

Воздух вокруг меня словно потяжелел. С трудом я пропускала его через ноздри. Воздух жëг глаза, оставляя за собой полосы слëз. Грудь сдавило, как если бы я попыталась влезть в наряд меньшего размера и вдобавок затянуть его тугим корсетом.

Я не понимала. Не хотела понимать. Даже, когда через два дня приехал отец и самолично завернул маму в серые ткани. Еë глаза закрылись, но спутать со сном еë было нельзя. Некогда пухлые щëки впали, челюсть опустилась, провалилась куда-то вниз. Грудь мамы не вздымалась от мерного дыхания спящего. Кожа окрасилась в болезненную серость.

Отец возложил еë на соломенную постель последнего сна и поджог. Он стоял возле меня и медленно гладил по голове, больно нажимая ладонью на макушку. Его жëсткие касания не успокаивали. Они будто раз за разом напоминали — мамы больше нет.

— Собирай вещи, — непреклонно сказал отец на новый день. — Мы уезжаем в Лодд.

Не помню, почему я тогда не хотела. Хотя, если задуматься, то понять можно.

В деревне я всë знала. Каждую улочку, каждое деревце. У меня были знакомые и друзья. А что предлагал папа?

Он хотел увезти меня неизвестно куда. В далëкий Лодд, где я была лишь пару раз и ничего не знала. В каждый прошлый приезд меня закрывали в доме, не выпуская дальше двора. Я почему-то полагала, что и теперь будет также. Отец запрëт меня, а сам с утра до вечера окажется занят. Ни мамы, ни брата, ни друзей.

Я плакала, кричала и била папу кулаками. Он позволял мне всë, стойко снося всплески безумных эмоций. Только остаться не дал. Когда огонь обиды затух, схватил в охапку и занëс в экипаж. Но когда мы добрались до отцовского дома, лучше не стало.

Поначалу я закрылась сама. Да, сейчас, вспоминая первые дни с папой, я понимаю, что он пытался вытянуть меня из ракушки, но я упорно заползала всë глубже.

— Олли, дорогая, открой дверь, — молил папа из коридора, его тень закрывала свет в тоненькой линии под дверью. — Я хочу поговорить.

Зарывшись в одеяло, я заткнула уши и отвернулась. Зажмурилась.

— О маме, — не сдавался папа.

Он терпеливо приходил изо дня в день, но я не открывала. Даже еду мне оставляли на подносе возле двери, позволяя самой подкрадываться к двери и в тишине пустого коридора втаскивать съестное в комнату.

Папа был терпелив. Издалека он наблюдал за тем, как постепенно я выбиралась из своей ракушки. Время от времени делал шаг в мою сторону, но вновь и вновь сталкивался с молчанием в ответ.

Постепенно, уподобясь котëнку, привезëнному в новый дом, я всë дальше отходила от выделенной мне комнаты, пока не осмелела в конец.

— Где ты была? — устало спрашивал папа, приняв строгую позу: сведя брови, наклонив голову, скрестив руки и выпрямив спину.

— Гуляла, — пищала в ответ, пряча руку с солнышком на запястье за спиной.

Отец неспешно перевëл взгляд серых глаз на спрятанную руку. Он будто видел меня насквозь.

— Что у тебя там? — в голосе его прозвучало любопытство, но и строгость осталась.

— Ничего!

— Покажи, — попросил почти ласково.

Протянув руку вперëд, я сжалась, скукожилась будто. Отец тогда не обратил внимания на новое украшение. Он расслабленно выпустил воздух. Его плечи слегка опустились, а на губах заиграла улыбка. Глаза, уставшие серые омуты, глядели на меня с любовью. Он сам держал что-то в руке.

— А я вот, — сказал тогда ласково, — нашëл у себя в ящике.

Он протянул мне фотокарточку. На ней улыбались двое: мама и папа. Брат стоял чуть в стороне. Мама держала его за руку, не позволяя удрать от фотографа. Второй рукой она накрывала чуть вздувшийся живот. Поверх еë пальцев лежали папины.

— Хочешь, оставь себе.

Я улыбнулась воспоминаниям. Сжала покрепче опустевшую чашку, не заметив, что выпила уже весь шоколад, и пригубила.

— Ты права, — проговорила тихо. — Я не могу подвести папу.

— Выйдешь замуж?

— А что остаëтся? Лоран, он… Хороший, конечно, парень, но как друг.

— А Сир? — Мия проказливо заулыбалась.

— А он падла, — и я рассказала о блондинке, с которой заметила сегодня негодяя.

— Но, может, я смогу уговорить папу? — добавила погодя. — В понедельник пойду к нему и обо всëм расспрошу. Не может же он без причины меня замуж отдавать.

С раннего утра Мия копошилась в вещах, выуживая нежные платья. Она пообещала помочь мне развеяться перед сложным днëм и позабыть Сира с Лораном. Заставила переодеться и долго кружила надо мной, сотворяя поистине чудесный облик.

Мои волосы были завиты и приподняты при помощи шпилек. Несколько прядей остались в свободном полёте. Невзирая на то, что мне предстояло облачиться в маску, Мия хорошенько постаралась и над макияжем глаз, делая их ярче благодаря подводке и блестящей туши.

В заключении Мия повязала мне на запястье розовую ленту для так называемой охоты на мужчин. Подруга точно знали, с кем проведëт вечер. Рю. Сир предложил мне встречу сам, но теперь я сомневалась, что мужчина придëт.

Как удивительно порой бывает, выбирая платье для Ханитте, я радовалась ажурному лифу и полупрозрачной струящейся юбке. Мне она казалась такой невесомой и элегантной, красивой, нежной и дерзкой одновременно. Я ждала именно этот день праздника, веря, что к его наступлению найду интересного юношу, на которого повяжу свою розовую ленту. И вот, теперь, когда я думала о предстоящей встрече, на которой мне необходимо прислуживать, то всякое желание к веселью пропало.