Алена откашлялась и хрипло проговорила:
– Баб, надо бы капюшон зашить, его порвали. Ты поможешь?
Анна Ивановна окончательно пришла в себя.
– Чей? Твой или нашего гостя?
– Его Сан Саныч зовут. Мы сегодня познакомились.
– Давайте я погляжу.
Анна Ивановна протянула руку к куртке гостя и добавила строго:
– А вы пока вымойте руки и идите на кухню.
Мужчина шумно вдохнул воздух.
– Вкусно пахнет. Печете?
– Да. И вы как раз вовремя.
Алена открыла Сан Санычу дверь в санузел (у Кузнецовых он был совмещенный и все равно довольно тесный), шагнула к старушке и обняла, всем телом прижалась. Пристроила пострадавшее лицо к виску Анны Ивановны. Засопела.
– Что случилось? Я очень напугалась.
– Я тоже. Но… там оказался Сан Саныч, и… все хорошо.
– Где там?
– В Ромашкове. Я к Ленке ездила.
Ленкины родители жили на отшибе, у полей и леса.
В ванной шумно сопел мужчина. Лилась вода. Анна Ивановна постучала в дверь и каркающим голосом посоветовала взять любое полотенце. Белое, желтое или розовое. Все чистые. Она их утром только повесила.
– Угу.
Он вышел, занял собой, хоть вроде и тощий, весь их узкий коридор. А внучка, наоборот, улизнула в ванную.
Анна Ивановна пошла впереди гостя и вдруг спохватилась:
– Тапочки! Я не предложила вам тапочки. Но… боюсь, у нас нет подходящего размера.
Кузнецовы, может, и не были самыми красивыми женщинами в мире, но гордились маленькими ножками. Даже у рослой крепкой Аленки лапка хоть и была больше бабушкиной и маминой, но меньше, чем у всех ее подруг. Тридцать шесть с половиной. А Наташа и сама Анна Ивановна, пока ноги не испортили возрастные шишки-узлы, обе носили тридцать пять с половиной. Почти тридцать шесть. Это при том, что роста обе среднего, не Дюймовочки.
Задребезжал телефон. Анна Ивановна показала гостю стул, сказала, мол, извините и ответила.
В трубке плескался сильный, совсем не старый голос Веры. Подруга говорила, что Анне несказанно повезло. Матушка Елизавета не только сама помолилась, но еще и позвала монахинь. Вместе впятером почитали. И она думает, что все будет хорошо.
Тут подругу отвлекли – травница кружилась с утра до ночи как пчелка, буквально минуты свободной не имея. Она попрощалась, сказала: «С Богом» – и отключилась.
Анна Ивановна увидела, что Сан Саныч смотрит на нее настороженно, с недоумением.
– Молились, значит. За вас и за внучку?
Бабушка честно кивнула.
– Да. Такой страх накатил, такая жуть. Ну я и сама, и Веру, вернее Машу, попросила.
– Угу. Понял.
– А что случилось-то? Я же вижу, но…
В кухню ворвалась Алена. Уселась на другом конце стола, с ногами, как любила. Она переплела короткую растрепанную косу. Обработала ссадины йодом. И теперь напоминала какого-нибудь вояку из боевика, который лицо красит перед битвой.
– Я сама расскажу.
Поссорилась с Ленкой, пошла назад на электричку одна. И не через поселок. Решила срезать. Торопыга.
Ясный день. Светло. За поворотом, когда она уже углубилась в лес, встретились двое. Напали сразу, без лишних слов. Но она каким-то чудом вырвалась. Минус шапка и сумка. Даже не помнит, как и когда их уронила или отняли. Припустила бегом. Через елки, кусты… Показала на свое расцарапанное лицо. Выскочила на параллельную тропу. А они следом…
Анна Ивановна понимала, что все закончилось хорошо. Вот же внучка рядом, на кухне. И не рыдает. Но сердце колотилось как бешеное.
Алена бежала и понимала, что не успеет. Впереди открытое поле. Догонят точно.
Показалось еще, что словно дымка какая-то.
– Прикинь, баб: за мной эти козлы топают, несутся. Совсем близко. А я вижу – красотища. И свет особенный. Будто отфотошопили, а не в натуре.
Сан Саныч же всегда ходил на электричку привычным маршрутом. В этот раз тоже. Но вдруг остановился. Не понял почему. Захотелось свернуть, сделать крюк. Благо время позволяло.
Он прошел метров двадцать назад и вывернул к полю, по которому улепетывала Алена. «Как зайчик, – подумал он. – Как зайчик, которого гонят волки».
– Баб, у них был нож.
– И?
Сан Саныч полез в карман, достал, положил на стол.
– Отнял. Ну и накостылял им, само собой. Сбежали. Мне ж за ними не гнаться. Решил внучку вашу до платформы проводить. А она вцепилась как клещ. Что ей страшно. Вот и… даже к вам, домой.
Анна Ивановна не встала на колени. Не принялась целовать разбитые, грубые в мозолях руки внучкиного спасителя. Она просто чуть прикоснулась к ним своими двумя морщинистыми сухими лапками. Потом обняла мужчину как родного.
Отстранилась. Перекрестила. Сказала с глухой решимостью:
– Веру. Ох. Машу попрошу вас в ее помянник внести. Чтобы утром она о вашем здравии молилась. И сама тоже буду. Что я еще могу, дура старая? Чем вас отблагодарить?
– Баб!
Подорвалась с места Алена, ломая торжественность момента.
– Баб! Шарлотка горит!!!
Позже, после короткой суматохи, они соскоблили темную корочку по бокам немного пострадавшей выпечки. И ели вкуснейший на свете пирог. Пили чай с молоком. Потом явилась Наташа. Увидела лицо дочери. Но начать орать не успела. Анна Ивановна утащила дочь в комнату. Торопливым шепотом все объяснила.
Наташа пробовала совать Сан Санычу деньги. Он обиделся.
Анна Ивановна посадила дочь штопать капюшон защитника. Собрала ему с собой кексы, половину шарлотки. Положила пару пачек чая.
Спросила – что еще?
Бедно, хоть и тепло одетый-обутый в довольно чистое, но латаное-перелатаное, он смущался и отнекивался.
Позже все вместе ели овсяную кашу. Ничего, что поверх сладкого, хорошо пошла. Анна Ивановна из комнаты еще раз хотела набрать Маше. Но подружка была занята. И поговорить, рассказать не получилось.
До платформы Сан Саныча отправилась провожать Наташа.
Перед сном, уже глубоко ночью Алену затрясло. Она замерзла, стала плакать. Анна Ивановна хлопотала. Завернула в одеяло, дала чаю с малиной. Села рядом. Обняла.
Внучка пищала, скулила и жаловалась, как ей было страшно. Бабушка, сама ребенок войны, понимала девочку хорошо. Очень хорошо. Пару часов сидели в обнимку.
Анна Ивановна рассказывала про свою маму, про не вернувшегося с войны папу – прабабушку и прадедушку Алены. Про жизнь в пятидесятые. Как решила стать учительницей.
Как познакомилась, когда думала, что ее поезд окончательно ушел, со своим мужем. Алена не перебивала. Она смутно помнила, что дедушка-водитель давным-давно погиб в аварии, но что спас при этом беременную женщину с ребенком, нырял в реку за тонувшей машиной – не знала.
Когда Алена заснула, Анна Ивановна унесла чашку из-под чая. Поблагодарила Матронушку за помощь, оглядываясь на дверь, не услышит ли Наташа. Не решит ли дочь, что у матери крыша едет. На сердце было тепло. И это мягкое, робкое чувство сохранилось следующим утром.
Кузнецовы не просто стали меньше ругаться – почти совсем прекратили. По оценке Алены, процентов на семьдесят.
P. S. Сан Саныча они больше не видели. Так волновались, что в суматохе не спросили фамилию, адрес, телефон.
Ничего не узнали о нем. Алена искала в Ромашкове. Пыталась расспрашивать людей. Но глухо. То ли он назвался ненастоящим именем, то ли жилье снимает. Поэтому даже с помощью участкового не смогли ничего выяснить про спасителя.
Алена не стала верующей. Но цеплять бабушку прекратила. И надела свой крестильный серебряный крестик.
Наташа ездила в монастырь к Матронушке, попала на послушание. Мыла, чистила, мела. Вернулась на подгибающихся от усталости ногах, но в хорошем настроении. Привезла маме платок с изображением святой.
Соседский пацан Димка замечательно все сдал, поступил в Бауманку.
О! Алена научилась печь шарлотки, хлеб и кексики с лепешками. Теперь грозится освоить торты и печенья.
Наталя Шумак & Татьяна Чернецкая
История вторая. МЕЧТА ТАНЦЕВАТЬ
Жил-был, да и сейчас живет себе поживает, один вполне крутой бизнесмен. Который родился в маленьком городке, в юных годах побыл, как бы это сказать помягче, не самым последним членом солидной преступной группировки, потом поумнел, попрощался с пацанами, смог вырулить так, что его по-хорошему отпустили! Очень умный тип. Факт.