— Ты ни в чем не виноват и напрасно коришь себя. Просто такова жизнь: в ней есть светлые и черные полосы, — Шамаш умолк, повернувшись, стал всматриваться в снежную пустыню.

— Я… Это совершенно необъяснимо, я не в силах понять, почему законы, даже те, которые мы сознательно отказываемся соблюдать, имеют над нами такую власть… Я не знаю, как объяснить ей… Поймет ли она… — пробормотал Атен.

— Поймет — что? Что она не "проклятый снежный ребенок"?

— Простит ли она меня? Ведь я снова скрыл от нее правду…

— О чем ты говоришь! — голос мага стал резким. — Ты что, хотел вырастить ее в мысли, что она — нарушение закона, источник грядущих бед каравана и что там еще говорил этот человек? Или забудь все это и относись к ней так же, как раньше, или покинь ее. Я не смогу заменить ей отца, но я воспитаю ее добрым человеком, верящим в богов и их милость.

Атен растерялся. Он никогда раньше не видел мага таким: властным, строгим, решительным…

Шамаш смотрел на караванщика в упор, словно не просто ждал, что тот примет решение, а был готов в случае промедления решить за него.

Хозяин каравана сглотнул комок, подкативший к горлу, кашлянул и затем изменившимся до неузнаваемости, вдруг охрипшим голосом пробормотал:

— Я… Ты не так меня понял… Что бы ни случилось, я всегда буду любить дочь, она — все, что есть у меня в этом мире… Но…

— Что «но»? Ты боишься, что она будет тебя меньше любить за то, что ты не только дал ей жизнь, но и сохранил ее? — колдун с трудом заставил погаснуть разгоравшийся в его сердце, душе пламень. Но ему удалось это сделать, так что собеседник даже не заметил их. Его голос звучал ровно, в нем больше не слышалось нарастания урагана… — Тебе самому не кажутся смешными эти мысли? Что заставляет тебя сомневаться в ней?

— Нет… Ничего… Спасибо, — караванщик начал успокаиваться. И это спокойствие было куда большим, чем он мог себе представить: если все так, ему нечего больше бояться. У него не осталось тайн. Теперь он мог жить, ничего не скрывая, не сжимаясь от одной мысли о том, на что он обрекает дочь своей слепой отцовской любовью. Ему нужно было лишь последнее подтверждение: — Скажи, с ней ведь все будет в порядке? — Как только он мог быть столь безрассудным, чтобы хоть на миг подумать о Мати как о проклятом ребенке! Нет! Она — самое светлое, самое желанное существо на свете…

— Я сделаю все для этого, — услышал он в ответ.

Хозяин каравана проснулся, почувствовав, что повозка остановилась.

"Это еще что такое?" — ему потребовалось несколько мгновений, чтобы порвать оковы сна и, открыв глаза, начать осознавать реальность.

Первым делом он взглянул на беззаботно спавшую в дальней части повозки девочку и лишь убедившись, что с ней все в порядке, поспешил выбраться наружу, собираешься, наконец, узнать, что произошло, ведь остановка в пути — это не ерунда, а нечто почти чрезвычайное.

Конечно, Атен всецело доверял своим помощникам и дозорным, но в памяти были слишком свежи события последних дней, которые, вкупе с близостью чужого враждебного каравана, заставляли действовать.

Поспешно запахнув полушубок и надвинув на брови шапку, он зашагал к первой повозке, возле которой, как он уже успел заметить, стоял, напряженно всматриваясь в даль, Евсей. Рядом с ним замерли дозорные, держа наготове оружия.

— Что случилось? Чужаки? Разбойники?

— Я никого не вижу, — продолжая обшаривать взглядом пустыню, ответил брат.

Атен вышел вперед, склонился над следами полозьев, оставленных повозками чужаков, благо их еще не успели занести снегом ветра.

— Должно быть, они прошли здесь где-то ближе к полуночи, — раздался у него за спиной голос Евсея.

— Странные какие-то следы, — хозяин каравана даже коснулся снега рукой. — Легкие. Словно не нагруженный караван прошел, а пустая повозка…

— Не знаю, — Евсей опустился рядом с ним на корточки. — Я не заметил в них ничего необычного.

— Зачем же остановил караван?

— Шамаш велел.

— Но почему?

Евсей пожал плечами.

— Я не стал спрашивать. Хранителю виднее. Он — наделенный даром, и…

— Пойдем, — хозяин каравана резко поднялся. — Нужно узнать, что случилось.

— Погоди! Мы не можем… Пусть он не хочет, чтобы мы слепо подчинялись ему, это его право… Но мы должны доверять магу, а не допытываться до причин каждого слова… — однако, Атен просто не слышал его и, хотя помощнику того совсем не хотелось, он вынужден был пойти вслед за хозяином каравана.

— Подумай хотя бы о том, — продолжал он, все еще надеясь переубедить брата, — что недоверие может обидеть мага. Неужели ты таким образом хочешь отплатить ему за все добро…?- не договорив, он умолк, увидев сидевшего на краю свой повозки Шамаша. Тот словно знал заранее, что к нему придут, и ждал.

— Доброго утра, — глядя на караванщиков спокойным взглядом черных глаз, с глубиной которых могла сравниться разве что бесконечность небесных далей, проговорил маг.

— Доброго утра, — Атен и Евсей сели с ним рядом, чтобы магу не приходилось говорить, глядя на собеседников снизу вверх.

— Шамаш, мы в долгу перед тобой… — начал было Евсей, видя, что Атен по какой-то причине молчит, но остановился, заметив грусть в глазах мага.

Он качнул головой:

— Мне трудно вас понять. Вы приняли меня в свою семью, но, словно всякий раз забывая об этом, считаете, что обязаны платить за помощь. Почему? Разве родственники помогают друг другу не бескорыстно?

— Прости, — пряча глаза, прошептал Евсей, которому было не по себе от одной мысли, что его слова могли причинить боль наделенному даром. — Я совсем не хотел тебя обидеть… Но ведь ты — маг! От рождения мы приучены почитать хранителей жизни…

— Я колдун, караванщик, — хмуро возразил тот. — Мой дар не создает оазисов жизни в пустыни этого мира, не питает их. Он лишь существует в нем, словно ветер, звезды, снег — только и всего.

— Шамаш, — Евсею не хотелось вновь возвращаться к разговору, убивавшему едва-едва начавшие воскресать надежды, — не сердись на нас и постарайся понять: есть вещи, которые маг и лишенный ее всегда будут видеть по-разному. Помогать, делиться своим теплом — это право Хранителя, а не его долг. Маг всегда был и будет выше законов нашего мира, которым простые смертные обязаны всецело подчиняться.

— Сами боги заповедали нам это, — поспешил добавить Атен. — Мы просто не можем иначе. Поэтому все мы чувствуем себя очень… — на миг он умолк, пытаясь найти нужное слово, — неуютно, принимая твою помощь, но не имея возможности ничего дать тебе взамен.

— Вы дали мне куда больше, чем можете себе представить, — проговорил Шамаш. Он умолк, глядя куда-то в сторону.

Но это был не отрешенный задумчивый взгляд, показывавший, что маг мысленно где-то далеко, в тех краях, куда не смогут долететь звуки реального мира, которых никогда не коснутся лучи его солнца. Нет, что-то явно привлекло внимание Шамаша, насторожило его, заставило собрать в кулак силу и волю. И пусть на лице мага не дрогнул ни один мускул, достаточно было заглянуть ему в глаза, чтобы понять, что под покрывалом внешнего спокойствия бушует буря, сродни ветрам, спавшим во чреве пустыни, но готовым в любой миг вырваться наружу.

И Атен, и Евсей насторожились, сжались, словно готовившиеся к броску звери. Руки сами легли на рукояти мечей.

На первый взгляд, все казалось таким же мирным и безмятежным, как прежде. Разве что начавшие просыпаться караванщики, обнаружив, что повозки остановились, стали, взволнованные, выбираться наружу и вполголоса расспрашивать друг друга, пытаясь понять, что случилось.

— Нергал вас побери, — к повозке быстрыми шагами приблизился Лис. Его волосы были взлохмачены, полушубок расстегнут, красные, усталые глаза недовольно смотрели вокруг, ища виновного в том, что ему, недавно сменившемуся с ночного дозора, так и не дали отдохнуть. — Неужели вас нельзя ни на миг оставить одних? С чего это вдруг вам приспичило останавливаться посреди пустыни?