"С одной стороны, — успокаивал себя хозяин каравана, — слава богам, он не разбойник… Раз небожители не преследуют его в своем гневе, а, наоборот, помогают, значит, он ни в чем не провинился перед Ними… Но Хранитель, оказавшийся в снегах пустыни…"

И еще… Да, для каравана было бы великой честью принять наделенного магическим даром, вот только… было ли у него на это право?

С каждым мигом у Атена появлялось все больше и больше вопросов, на которые он, сколько ни пытался, не мог найти ответ.

— Спрашивай. Я расскажу обо всем, что ты хочешь узнать, — видя это, проговорил Шамаш.

— Не надо, — с трудом сдерживая любопытство, качнул головой Атен. — Думаю, твоя жизнь была не сладкой, раз ты избегаешь вспоминать о прошлом. Пусть все минувшее остается позади, нечего возвращаться к тому, что способно лишь ранить… Может быть, потом, когда пройдет время, унося с собой боль… Сейчас же тебе нужно отдохнуть…И вот еще что: я все-таки позову лекаря. Тебе рано было вставать, раны могли открыться… — и он вылез из повозки, решив, что лишь время поможет ему во всем разобраться. А вот чего-чего, а времени у него будет достаточно…

Колдун сидел впереди повозки, на месте возницы, задумчиво глядя на заснеженную землю, в белизне которой, казалось, терялись не только все краски, но и слова, мысли, воспоминания, на скользивших над этим нескончаемым морем оленей, чем-то похожих на белые барашки волн, на людей — тех, которые, покинув свои повозки, брели с ними рядом. Глаза караванщиков внимательно, немного настороженно смотрели на окружающий мир, так, словно могли отыскать в этом бесконечном однообразии что-то особенное, будто пустыня была для них вовсе не неизменно безликой.

— Шамаш! — донесся до него звонкий детский голосок. Обернувшись, он увидел Мати. Девочке пришлось приложить немало сил, чтобы забраться на облучок без посторонней помощи, но ей это удалось и ее разрумянившееся на холоде лицо сияло радостью. — Насилу отыскала! — дыхание паром срывалось с ее губ и казалось, что даже слова были готовы покрыться тонкой коркой льда, превратившись в снежинки.

— Возвращайся в повозку, малыш, здесь холодно.

— Не хочу! — она упрямо сжала губы, приготовившись выслушать все, что взрослый ей скажет, но все равно поступить по-своему. — И, потом, ты ведь не дашь мне замерзнуть, — в ее устремленных на мага глазах, играли, переливаясь, задорные огоньки.

Шамаш не оставалось ничего, как кивнуть. Он прекрасно понимал, что должен быть построже с девочкой, не позволять ей командовать собой, но разве он мог? Вот и сейчас улыбка коснулась его губ. И ведь маленькая проказница отлично понимала: что бы она ни сотворила, он не станет на нее сердиться, просто не сможет… Чем она и пользовалась всякий раз, несмотря на ворчание отца, недовольного, что Шамаш ее балует.

— Расскажи мне что-нибудь, — поерзав на жестком деревянном сидении, устраиваясь поудобнее, попросила она. — О другой земле, той, из которой пришел ты, — ее взгляд следил за снежинками, падавшими на меховые рукавички. Она рассматривала их, любовалась, словно в этих чудесных узорах-кружевах скрывались тайны далеких звезд.

— Боги создали бесконечное множество миров. Все они чем-то похожи друг на друга как дети одних родителей, и, все же, каждый — нечто особенное, неповторимое. Представь себе землю, не разделенную на снежную пустыню и зеленые оазисы, где время каждым днем, каждым месяцем вносит изменения в ее лик. И еще недавно спавшие под белым одеялом снегов леса и поля пробуждаются ото сна, зеленеют, делясь с людьми своими цветами и плодами, а потом, с приходом поры холодов, вновь засыпают, но не навечно, а лишь на время…

— Как в мире легенд, где Метелица правит не одна, а делит свою власть с мужем, повелителем небес… — девочка подняла голову вверх, взглянув на большой красноватый шар, медленно, словно старик, ползший над землей. — И почему только другие боги позволили Губителю так тяжело Его ранить, лишая всех сил? А люди? В чем провинились перед Ними мы? Мы ведь ничего плохого не сделали…

— Я не знаю, малыш. Возможно, и люди, и боги тут ни при чем. Просто ваше солнце устало. И земля постепенно стала терять тепло.

— В легендах говорится, что однажды придет время, когда все города исчезнут, люди уснут и останется только Метель… — она зябко поежилась, словно от произнесенных ею слов вдруг повеяло таким холодом, что его не мог развеять даже наделенный магическим даром. Мати знала: есть вещи, которые не изменить. С ними нужно смириться как с тем, что она родилась в реальном мире, а не в сказочном. Почему же ее душа всякий раз трепетала, упрямо не желая думать о том, что произойдет? А, может, все-таки нет? Ведь легенды, боги оставляли робкую, едва теплившуюся надежду. — Но потом вечность закончится. Бог солнце выздоровеет и согреет землю, пробуждая всех от вечного сна. И все будет хорошо… — но эта светлая мысль почему-то не принесла с собой радости. Прикусив на миг губу, девочка лишь вздохнула, а затем, сама не зная почему, пробормотала под нос: — Папа, наверно, уже бы раз десять перебил меня, словно я говорю какие-то глупости. Он всегда так злится, когда я завожу подобные разговоры…

— Не обижайся на него. У хозяина каравана слишком много забот о нынешнем дне.

— Но сам-то он только и говорит, что о будущем! — обиженно насупилась она. — Па просто считает, что я не доросла до того, чтобы думать о таких вещах, что сейчас я должна просто верить… — она замолчала, с носом забравшись под воротник шубки, согреваясь от холода мыслей, не снежной пустыни.

— В вере нет ничего плохого. Она способна помочь в миг, когда больше не на что надеяться. Она — та веревка, за которую человек хватается в метель. И не важно, где мечется обезумевший ветер — в сердце, душе, или окружающем мире.

— Наверно, — сквозь одежду ее голос звучал глухо. — Может быть, все дело в том, что я еще маленькая и, поэтому, вера у мена тоже маленькая, не настоящая…

— И это говоришь мне ты, чье сердце живет сказкой больше, чем реальным миром!

Девочка удивленно взглянула на него… И тихо рассмеялась. Ей вдруг показались такими забавными все ее страхи. Ведь, что бы ни случилось, ей всегда было куда скрыться — на луну своей мечты.

— Шамаш, — выбравшись из воротника и поспешно смахнув капельки воды с подбородка, вновь заговорила она, и на этот раз в ее голосе не звучала грусть, лишь любопытство, — почему ты отвечаешь на все мои вопросы, даже те, которые потом мне самой кажутся такими глупыми?

— Потом, однако, не в тот миг, когда ты их задаешь.

— Да, но…

— Не спросив, ты будешь продолжать думать, что не знаешь чего-то важного, того, что может понадобиться тебе уже через миг.

— И все дело только в этом? — Мати глядела на него, сощурившись, с подозрением. Сама не зная почему, она была уверена, что есть что-то еще… Что-то, от чего веяло необычностью сказки.

— Нет, — вынужден был признать Шамаш. — Еще в том, кто я. Колдун не может уклоняться от вопросов, кто бы их ни задавал: малый ребенок или седой старик. Он должен отвечать, говоря при этом только правду.

— Так было в твоем мире? У нас Хранитель делает все, что захочет. Почему ты не можешь забыть о прежних законах?

— Я привык к ним.

— Но ведь ты отказался от прежнего мира.

— Я пытался, думая, что так будет лучше. Однако… — он вздохнул, качнув головой.

— Но у тебя не получилось?

— Это оказалось сильнее меня.

— Значит, так нужно… Скажи лучше, — видя, что этот разговор стал причинять собеседнику боль, она поспешила перейти на другую сторону тропы: — И ты ни разу в жизни не говорил неправду?

— Ни разу.

— Такого не может быть! Нет, я не врунишка, но порой так хочется поддеть кого-нибудь, посмеяться… А когда ты был маленьким, ты поступал так же?

— Конечно. У меня был очень строгий наставник.

— А родители?

— Я их почти не помню. Они умерли, когда мне было года три.