В тот же зимний вечер в эфир вышел другой оратор. Канцлер Гитлер сделал свое выступление на удивление коротким и милым. Обращение к соотечественникам длилось всего 13,5 минуты. Он говорил, что безработицу следует сократить «за четыре года», что он был бы «счастлив, если бы мир, сокращая вооружения, сделал ненужным любое наращивание нашей военной мощи». Ни sturm. Ни drang. Ни бури. Ни натиска. Никаких военных барабанов[36].

«Вступив в должность, – писал журналист The New York Times, – господин Гитлер говорил гораздо более умеренно – и по тону, и по выбору слов, – чем в последние два года»[37].

Впрочем, в тот же день, до выступления на радио, Гитлер произнес более типичную для себя речь перед членами нацистской партии. Он заверил их, что разберется с намерением «убийц-коммунистов» разрушить зарождающийся Третий рейх. «Сохраняйте спокойствие! – призвал он своих сторонников. – Час разрушения этого ужаса придет!»[38]

Генри Форд продолжал работать, несмотря на то что его состояние оценивалось примерно в сто миллионов долларов США. Среди прочего президент Ford Motor Company занимался газетным бизнесом. Страницы газеты Dearborn (Michigan) Independent стали его рупором. В начале 1920-х он решил отказаться от анонимности и выпустил сборник статей о политике и культуре под собственным именем. Четырехтомный труд носил название «Международное еврейство. Важнейшая проблема мира». Адольф Гитлер держал на столе в приемной стопку этих книг для интересующихся[39]. Это был настоящий Генри Форд, без тормозов. Главы назывались по-разному: «Как действует международная еврейская денежная сила», «Евреи – помощники Бенедикта Арнольда[40]». Глава 47 третьего тома называлась «Еврейский джаз становится нашей национальной музыкой». Эта музыка явно была не по душе любителю стиля кантри со Среднего Запада.

«Популярная музыка – монополия евреев. Джаз – еврейское творение, – негодовал Форд. – Обезьяньи крики, визг джунглей, ворчание, писк и вздохи пещерной любви маскируются несколькими лихорадочными нотами… Неудивительно, что, где бы ни обнаружилось пагубное влияние на общество, везде находишь группу евреев!»[41]

О, кстати: безумные танцы под джазовую музыку, типа чарльстона, ведут к беспорядочным половым связям[42].

Обезьяньи крики? Пещерная любовь? Ошеломленный нападками Форда Юлиан Фус, невысокий худощавый очкарик, пианист, деливший время между Соединенными Штатами и родной Германией, в 1927 году приехал в берлинскую студию вместе со своим небольшим оркестром и записал инструментальную вещицу Let’s All Henry Ford. Пьеса была написана в стиле свингующего чарльстона со странными элементами кантри, скрипичными риффами и завываниями труб. Название пьесы перекликалось с названием джазового хита Let’s All Go to Mary’s House, очень модного несколькими годами ранее.

Информационное и новостное агентство Associated Press называло Фуса «королем берлинского джаза». Он стал первым немецким джазменом, сыгравшим «Рапсодию в стиле блюз» американского джазового композитора Джорджа Гершвина. У него были и другие записи, в том числе Bananas’ Skin Stomp и Auf Wiedersehen, Herr Doktor[43]. В интервью канадской газете Фус говорил, что поначалу немцы считали эту энергичную, не подчиняющуюся строгим правилам музыку «слишком шумной». Но со временем отношение изменилось.

«Сегодня джаз слушают все – за исключением некоторых национал-социалистических ворчунов, которым все еще хочется вернуть венские вальсы, чего, конечно же, никогда не будет».

Германия находилась на грани политических и социальных перемен. Гитлер умело сочетал харизму культа личности с ностальгической ксенофобией. Если перейти на музыкальные термины, его форте[44]представляло собой строго регламентированный венский вальс авторитаризма – полную противоположность свободному и раскованному джазу многопартийной демократии. Штурмовики и эсэсовцы не теряли времени. Они ясно давали понять обществу, что приход к власти Гитлера знаменует рассвет новой, более мускулистой Германии.

А Фус тем временем обосновался в Берлине. Вместе с женой Лили он приобрел ночной клуб, где и сам порой играл на пианино. Вскоре ставший популярным клуб «У Юлиана Фуса» располагался в западной части города, по соседству с отелем «Эдем». Здесь с удовольствием собирались художники, актеры и журналисты. Одним мартовским вечером 1933 года в клуб пришли два штурмовика и набросились на Фуса. Они обзывали его «грязным евреем» и «подонком» и обвиняли в том, что он якобы не вернул долг кредитору. Конечно же, это была ложь. Лили вызвала полицию, и штурмовиков выгнали.

Через две с половиной недели уже шестеро молодчиков (четверо из них – штурмовики) вломились в клуб в пять утра и потребовали выпивку[45]. Фус объяснил, что после трех часов ночи спиртное подают только членам клуба. Это совсем не обрадовало незваных гостей. Двое принялись избивать Фуса с криками «грязный еврей». Фус был весь в крови. Один штурмовик навел на работников клуба пистолет, а другой четырежды выстрелил в стены и потолок. Разбушевавшихся молодчиков вновь пришлось успокаивать с помощью полиции.

Король берлинского джаза действительно был евреем – и в Германии он больше не чувствовал себя в безопасности.

В юности Фус ездил к родственникам в Нью-Йорк. Америка так ему понравилась, что он остался там на несколько лет и в 1916 году получил американское гражданство. Во время Первой мировой войны его даже призвали в армию, но в боевых действиях он не участвовал. Уже тогда Германия находилась на грани безумия, и двойное гражданство стало для него настоящим спасением.

Оправившись после того избиения, Юлиан Фус закрыл свой клуб и в 1934 году вернулся в Нью-Йорк, не имея ни малейшего желания возвращаться в Берлин.

Франц фон Папен просчитался. Адольф Гитлер, став канцлером, «визжать» не собирался. У него были другие планы. Он воплотил их в жизнь всего за месяц. 27 февраля 1933 года около девяти часов вечера вспыхнуло величественное здание Рейхстага. Спасти его было невозможно. На месте пожара полиция арестовала молодого безработного каменщика, нидерландского коммуниста Маринуса ван дер Люббе. Гитлер объявил пожар «знамением Божьим» и сообщил, что поджог, совершенный ван дер Люббе, был частью коммунистического заговора. Лидеры Германской коммунистической партии заявили, что они к этому непричастны, а ван дер Люббе – орудие нацистов. Именно нацисты, утверждала немецкая компартия, заставили юношу поджечь Рейхстаг – так они хотели оправдать истребление своих политических соперников.

Что до ван дер Люббе, он утверждал, что действовал в одиночку. Сомнений в его виновности не было, его осудили и обезглавили. Также арестовали трех болгарских коммунистов, впрочем, за неимением доказательств их вскоре освободили.

Германский парламент обосновался в здании Кролль-оперы – отличная сцена для вагнерианской драмы нацистской политики. Разъяренный тем, что болгарам удалось избежать наказания, Гитлер твердо решил, что отныне все процессы о государственной измене будет рассматривать «народный суд», Volksgerichtshof. Канцлер использовал поджог Рейхстага, чтобы убедить Гинденбурга в необходимости якобы временных ограничений гражданских свобод. Так, была отменена свобода прессы, свобода собраний, свобода слова, неприкосновенность личности и право на приватность телеграфного и телефонного сообщения.