Осецкого обвинили в государственной измене, и в конце 1931 года он был осужден. Он отказался от возможности бежать в Швейцарию и заявил: «Если хотите по-настоящему бороться с гнилью в государстве, это нужно делать изнутри. Голос из-за границы – это пустой звук»[99]. Осецкого приговорили к восемнадцати месяцам заключения, но, к счастью, отбыл он лишь семь – к Рождеству 1932 года его освободили.

Долго наслаждаться свободой не пришлось. Осецкий всей душой верил в разоружение, и планы Адольфа Гитлера ему претили. Даже за решеткой он писал обличительные статьи о нацистах. «Национализм и антисемитизм, – заявлял он – это орудия фашизма. Сегодня в воздухе чувствуется сильный запах крови».

Гитлер слышать подобное не хотел. Так что на следующее утро после пожара Рейхстага в феврале 1933 года Осецкого арестовали и отправили в отдаленный лагерь Эстервеген в Нижней Саксонии. Узник под номером 562 был помещен в «предупредительное заключение». Гитлер продолжал устранять потенциальных противников и несогласных[100].

В Лондоне насчитывалось шесть немецких лютеранских церквей. В середине октября 1933 года Дитрих Бонхёффер принял под свою руку церковь Святого Павла в районе Уайтчепел и Немецкую евангелическую церковь в Сайденхэме, на юго-востоке города. В церковь Святого Павла ходили рабочие – синие воротнички, Сайденхэм считался более престижным районом – здесь в церковь ходили коммерсанты в твидовых костюмах и экспаты из немецкого дипломатического корпуса[101]. В обеих церквях службы велись на английском. Бонхёфферу говорили, что у него заметен сильный американский акцент.

Бонхёффер поселился в доме священника в Сайденхэме – в большом двухэтажном кирпичном здании в неовикторианском стиле. Дом располагался на вершине холма, откуда в ясные, солнечные дни можно было видеть Биг-Бен и Вестминстерский дворец. Бонхёффер занимал две просторные комнаты наверху. Не верх роскоши – деревянные полы скрипели, из окон дуло, центрального отопления не было, горячую воду давали непредсказуемо, по всему дому бегали мыши. Вдобавок приходилось терпеть унылую британскую погоду и еще более унылую британскую еду. Впрочем, когда Бонхёффер привез из Германии свой фонограф, записи, множество книг и рояль, в доме стало уютнее. Родители одолжили ему кое-что из мебели и одну из своих экономок[102].

Пастор и прихожане быстро поладили, однако в основе этого лежала не только и не столько приязнь. Полиглот с множеством ученых степеней внушал пастве священный трепет. Свои – весьма заумные – проповеди он писал заранее. Прихожане внимали молодому интеллектуалу, не всегда понимая, о чем он говорит.

Пастор Бонхёффер был прекрасно воспитан, методичен и отличался перфекционизмом. Лишь при игре в пинг-понг им овладевал настоящий азарт. Пастор очень внимательно относился к деталям и требовал абсолютно точного исполнения гимнов. На его слух, прихожане церкви Святого Павла пели каждый стих медленнее предыдущего, словно у них садились батарейки. Поэтому каждую службу Бонхёффер просил церковного органиста задать темп побыстрее. Впрочем, это не помогало. Тогда пастор решил создать хор, который сможет правильно спеть хотя бы рождественские гимны.

Бонхёфферу было всего двадцать семь, однако он прекрасно управлялся с двумя церквями, пусть бумажная работа его и угнетала. Он был пастором, а потому знал о мечтах и чаяниях, радостях и печалях множества относительно незнакомых людей. И каждая жизнь заслуживала целого романа. «Невозможно представить, чтобы в таком малом приходе происходило столько событий», – писал он родителям.

Ближе всего пастор сошелся не с прихожанами. Выходец из Берлина Юлиус Ригер был на пять лет старше Бонхёффера. Он тоже защитил докторскую степень и получил степень по богословию. В Лондон Ригер приехал в 1930 году и служил в лютеранской церкви Святого Георгия в Ист-Энде, неподалеку от церкви Святого Павла[103]. Накануне отъезда Бонхёффера в Великобританию Ригер как раз был в Берлине. Пасторы встретились в ресторанчике возле зоопарка. Город бурлил – только что стало известно, что Германия вышла из Лиги Наций.

«Это приближает начало войны», – вздыхал Бонхёффер. Ригер считал это алармизмом – у страха глаза велики. Но он разделял веру Бонхёффера в экуменизм и его восхищение епископом Чичестерским, членом британской палаты лордов Джорджем Беллом, одним из пионеров этого движения. До приезда в Лондон Бонхёффер знал Белла лишь заочно. Но это быстро изменилось.

С Беллом у пастора сложились самые сердечные отношения. Оба родились в один и тот же день, 4 февраля, только с разницей в двадцать три года. Оба разделяли интерес к искусству, музыке и политике. У епископа было множество друзей за рубежом. К радостному удивлению Бонхёффера, Белл лично знал Махатму Ганди, возглавившего народное восстание против британского колониального владычества. Во время учебы в Объединенной теологической семинарии Бонхёффер прочел мемуары Ганди. Идея ненасильственного гражданского неподчинения так его заинтересовала, что он даже собирался совершить паломничество в Индию. Не может ли тактика Ганди сработать и в нацистской Германии?

В октябре 1934 года Белл написал Ганди письмо: «Мой друг, молодой человек, немецкий пастор в Лондоне… буквально требует, чтобы я познакомил его с вами. Он хочет изучить общинную жизнь и методы обучения. Не будете ли вы так добры, чтобы позволить ему приехать к вам?»[104]

За несколько недель до Рождества Бонхёффер получил ответ. Ганди приглашал его приехать в ашрам на севере Индии – в одиночку или вместе с кем-то. «Чем раньше, тем лучше», – добавлял он, заранее предупреждая, что придется терпеть безумную жару и вегетарианскую кухню.

Сопровождать Бонхёффера вызвался Юлиус Ригер. Бонхёффер показал приглашение Рейнгольду Нибуру, своему профессору по Объединенной теологической семинарии и отъявленному прагматику. Тот счел подобную поездку плохой и даже опасной затеей[105]. Гитлеру не было никакого дела до моральных увещеваний. Ненасильственное сопротивление нацистам можно было сравнить с воздушными поцелуями разъяренному медведю. И все же Бонхёффер от своей идеи не отказался. Дипломат из немецкого посольства любезно предоставил ему несколько легких костюмов, и пастор любовался ими, предвкушая несколько месяцев в знойной Индии[106].

Но примерить обновки Бонхёфферу так и не довелось.

Пастор скучал по Берлину. Он звонил домой почти каждый день и искал любые поводы, чтобы хотя бы ненадолго вернуться на родину. В Лондоне он продолжал участвовать в церковной политике к вящему раздражению представителей Немецкой протестантской национальной церкви. В марте 1934 года глава международного отдела Теодор Хеккель потребовал, чтобы Бонхёффер подписал обязательство «с этого момента воздерживаться от любой экуменической деятельности».

Бонхёффер любезно отказался. Больше того, чтобы утереть нос Хеккелю, в августе он выступил на экуменической конференции в Дании, где страстно отстаивал пацифизм, называя его важнейшим условием для мира во всем мире. Он говорил, что христиане не должны «использовать оружие друг против друга, потому что тем самым они направляют оружие свое в самого Христа».

Экстренная пасторская лига, в которой Бонхёффер, Карл Барт и пастор Мартин Нимёллер играли важную роль, была распущена в мае 1934-го. Но их это не устрашило, и они создали свою ветвь Национальной протестантской церкви. Их Исповедующая церковь не имела никаких связей с нацистской партией и решительно выступала против обожествления Гитлера. К ним вскоре присоединились более двух тысяч пасторов.