Том Дункель
Черная капелла. Детективная история о заговоре против Гитлера
Tom Dunkel
WHITE KNIGHTS IN THE BLACK ORCHESTRA: THE EXTRAORDINARY STORY OF THE GERMANS WHO RESISTED HITLER
© 2022 by Tom Dunkel
Published by arrangement with The Robbins Office, Inc. International Rights Management: Greene & Heaton
Литературный редактор Александра Кириллова
В дизайне обложки использован элемент оформления::
©️ musmellow / Shutterstock.com;
В оформлении авантитула использованы иллюстрации:
©️ edel, musmellow / Shutterstock.com
Используется по лицензии от Shutterstock.com
© Новикова Т.О., перевод на русский язык, 2023
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Посвящается моему брату Биллу – самому давнему моему другу и главному знатоку истории. И нашему отцу, которого, как и миллионы американцев, призвали на «Священную войну»
Никто не совершил большей ошибки, чем тот, кто ничего не сделал, поскольку думал, что может сделать слишком мало.
Эдмунд Берк, ирландский писатель и политик XVIII века
1
Дома и за рубежом
Воскресным декабрьским утром 1930 года главный пастор Абиссинской баптистской церкви в Нью-Йорке объявил войну Великой депрессии. Более четверти населения Гарлема (преимущественно чернокожие) не имело работы, и он больше не мог видеть их отчаяние. В свои шестьдесят пять лет Адам Клейтон Пауэлл-старший все еще был фигурой внушительной и читал яркие проповеди. И на сей раз его получасовая речь привела в восторг паству. Люди хлынули в зал общины внизу церкви.
– Секира при корне дерев лежит, – гремел Пауэлл, повторяя слова Евангелия от Луки. – Безработные черные, ведомые голодным Богом, придут в негритянские церкви, алкая плодов! И, не найдя ничего, скажут: «Сруби их и брось в огонь!»[1]
В Абиссинской церкви открыли бесплатную раздачу супа и создали фонд помощи безработным. Достопочтенный пастор объявил, что жертвует свое жалованье за четыре месяца, чтобы показать достойный пример.
Паства отреагировала с неожиданным энтузиазмом. Многие направились к алтарю, роясь в карманах. Деньги сыпались в чаши для пожертвований. Одна женщина отдала бумажник с зарплатой за неделю. В конце службы дьяконы насчитали полторы тысячи долларов наличными и чеками. С характерной нескромностью Пауэлл объявил:
– Это самая впечатляющая кульминация проповеди в моей жизни![2]
И Дитрих Бонхёффер тоже никогда не видел ничего подобного. А он прошел большой путь, чтобы принять участие в этой проповеди.
К двадцати одному году немецкий богослов Дитрих Бонхёффер успел получить степени бакалавра, магистра и доктора. Какое-то время он работал помощником пастора в лютеранской церкви Барселоны. К двадцати четырем и он окончил докторантуру по системному богословию в университете Берлина, но для посвящения в сан в Германии был еще слишком молод. Чтобы не терять времени, он решил проучиться два семестра в Объединенной теологической семинарии в Нью-Йорке. Эту семинарию по праву считали колыбелью прогрессивного христианского просвещения. В сентябре Бонхёффер отплыл в Америку на корабле «Колумб».
Объединенная теологическая семинария располагалась в кампусе Колумбийского университета, всего в трех с небольшим километрах – и на колоссальном расстоянии в плане доходов – от Абиссинской баптистской церкви. Вместо того чтобы посещать соседнюю Риверсайдскую церковь – пышное, неоготическое здание, вдохновленное знаменитым Шартрским собором и построенное на деньги богатых прихожан, среди которых был и Джон Д. Рокфеллер, – Бонхёффер предпочитал на велосипеде отправляться на 138-ю Западную улицу. К абиссинским баптистам. Франклин Фишер, чернокожий семинарист из Алабамы, как-то предложил ему заехать и познакомиться[3]. Бонхёффер не только стал прихожанином церкви, но и подружился с достопочтенным Пауэллом и вскоре начал преподавать в воскресной школе, совершать визиты к прихожанам и проводить еженедельные занятия женской группы по изучению Библии. Он считал «личное знакомство с неграми» столь же ценным, сколь занятия в семинарии [4].
Пауэлл обратился к религии, когда ему было около тридцати. А Бонхёффер с детства знал, что хочет стать священником. В пятнадцать лет он изучал иврит, греческий и французский языки, а также латынь [5]. Братья поддразнивали его за такой выбор профессии. Они заявляли, что организованная религия – скучная и устаревшая, на что Дитрих отвечал: «Тогда я ее реформирую!» И он не шутил.
В семье Бонхёффер было восемь детей. Дитрих и его сестра-двойняшка Сабина были шестым и седьмым ребенком. Состоятельные светские родители редко посещали церковь. Отец – Карл Бонхёффер – возглавлял отделение психиатрии и неврологии в госпитале Шарите´, крупнейшей учебной больнице Берлина. Его взгляды были абсолютно традиционными, и он не желал иметь ничего общего с Зигмундом Фрейдом и его психоаналитическим бредом. Мать – Паула Бонхёффер – окончила университет, но посвятила себя детям. В первые, самые важные для формирования личности ребенка годы она сама обучала всех своих детей. «Позвоночник немцам ломают дважды, – часто говорила она. – Сначала в школе, потом – в армии»[6].
Бонхёфферы жили в роскошном особняке в Грюневальде. В этом зеленом берлинском районе жили кинозвезды и крупные промышленники. Также у семьи был летний дом в горах Гарца. Дети строго подчинялись правилам (упорно учились, давали возможность взрослым спокойно общаться за обеденным столом, уверенно пожимали руку другим людям – слабые, вялые рукопожатия были запрещены). Имели глубокие знания в области искусства, музыки и культуры. За детьми постоянно присматривали няни, экономки и даже кухарки. В старших классах Дитрих признавался Сабине: «Я должен вырваться и жить самостоятельно, без постоянной опеки». Наверное, поэтому много лет спустя он пренебрег роскошной Риверсайдской церковью, предпочтя ей бедную Абиссинскую [7].
Светлые шелковистые волосы, немецкий акцент, изысканные манеры Старого Света и природная скромность (приятель сухо замечал, что Дитрих «не из тех, кто выставляет свои достоинства напоказ») делали Бонхёффера, казалось бы, абсолютно неуместным в Гарлеме [8]. Однако он всем сердцем полюбил этот квартал, запоем читал книги У. Э. Б. Дюбуа[9]и стихи Лэнгстона Хьюза[10]. Бонхёффер прекрасно играл на рояле – он вырос на сонатах Моцарта. Но в Гарлеме он изменил своим вкусам. Все вечера он проводил в прокуренных джазовых клубах – например, «Коттон» или «Топ Хэт». Он высоко ценил негритянские спиричуэлс [11]. В его комнате частенько звучал проникновенный баритон Пола Робсона: «Go down Moses! Way down in Egypt land. Tell old Pharaoh, Let my people go!»[12].
В этом городе все находило отклик в душе молодого богослова; все, кроме «ужасающей абсурдности» сухого закона. В письме к родителям Бонхёффер отмечал: «Если бы кто-то попытался испробовать Нью-Йорк на полную катушку, это означало бы практически смерть». Методичный Дитрих отправился в Америку с блокнотом, куда записал подходящие ответы любопытным ньюйоркцам, которые захотят узнать, испытывают ли немцы чувство вины за развязанную ими Первую мировую войну. Этого вопроса ему не задали ни разу.
