— Батя Вася! Ты?!

— А кто ж еще? Узнал? Кузя дорогой, как рад, что мы нашлись! — И бросились навстречу друг другу, со слезами радости на глазах. (Опытные писатели знают — немного слезной мелодрамы, вносит в банальный сюжет, дополнительную остроту. Ничто человеческое, нам не чуждо. Чужие слезы, сопли, кровь — вечный и верный источник обывательского интереса.)

Яркий полдень, пустынный берег реки. Поднимая пыль, несутся на всех парах, к радостной, долгожданной встрече, два с половиной родственника. Бежит усталый отец, путаясь в широких штанинах, раскинув руки, ничего не видя перед собой. Слезы радости размывают глаза. Мчится навстречу, приемный сын, увязая в песке на тонких копытах, чуть позади, мчится галопом лошадиный круп, задрав хвост пистолетом. Вторая половина дорогого ребенка.

— Сын!

— Папаня!

Глухой звук от удара встретившихся тел. Звонкие хлопки по спинам и плечам. Чмоканье поцелуев, шмыганье сырых носов. Ура, Снова вместе! Счастье великое. Радость не мерянная.

Обнимая дорогого Пегасенка, разглядел разительные перемены, произошедшие с Кузей. Человеческое тело плавно переходило в лошадиные ноги в районе живота, а спина, в районе копчика розовела тонкой, младенческой кожей, заканчиваясь небольшой круглой трубочкой, напоминающей хвост. Задняя часть Кузи, лошадиный круп с гривой хвоста, тыкался в ноги, аккуратным срезом с глубокой ямкой посредине. Ящерица с отпавшим хвостом, близкая аналогия пришедшая на ум. Только хвост, жизнерадостно скакал рядом, и отсутствие головы, не мешало веселится. Одна голова на двоих? Почему одна? У каждой половинки своя голова. У Пегасенка — голова с мозгами, у лошадиного крупа — с мужским потенциалом. Каждому по возможностям.

— Кузя, как рад тебя видеть! — Кивнул на лошадиный зад весело скачущий вокруг нас. — Не болен сынок? Что произошло?

— Ерунда. — Отмахнулся Кузя. — Мелочи жизни. Разделился на духовное и животное начало. Кузю и Кузю Два. Ты-то как? Где пропали? Зачем бросили?

— Никто не бросал. Какого черта, ушел с чужой теткой?

— Здрастье — пожалуйста. — Возмутился пасынок. — А кто написал записку, что должен идти с Сонькой — Золотой ручкой, за кучкой любви? Проделки коварной начальницы? Ух, рыжая бестия, попадешься на глаза.

— Какая записка Кузя? Мы со Светланой писать не умеем.

— Теперь знаю, но обидно. Поздно понял, когда вспомнил, что читать не умею и подчерка не знаю. Вернулся обратно, а вас нет. — Обернувшись, к весело прыгающему лошадиному крупу, строго прикрикнул. — А ну перестань скакать! Тпру… Сидеть дурак. Ишь развеселился. Опять подлое удумал? Смотри Кузьма! Не погляжу на убогость. Радуется, что встретились.

— Помнит. А мы тебя пошли искать. — Продолжил я. — Как обнаружили, что Светка увела, так сразу и пошли. На следующий день. С утра.

— Ясно. — Усмехнулся Кузя. — Следопыты доморощенные. Мы — вас ищем, вы — нас. Поиграли в прятки. Светка-то где? На охоте?

— В плен взяли. — Неохотно признался и понурил голову. — Разбойницы. Меня выбросили за борт корабля, а Светку оставили. Иду освобождать. Четвертый день в пути. Ты-то, как прожил? Бедствовал?

— Нормально жил, пока не разделился. — Кузя грустно вздохнул и укоризненно поглядел на лошадиный зад, подозрительно замерший на месте. — Из-за зада, мучаюсь. Давай папаня, отойдем в сторону.

— К чему? Рядом постоим. Не брезгую и не боюсь. Как подрос. Теперь почти человек. Совсем взрослый.

— Если бы батя. — Шмыгнул носом Кузя, но взяв под локоток, настойчиво оттащил в сторону. Успели вовремя. Зад начал шумно опорожняться, усеивая песок берега лошадиными яблоками. Пегасенок кивнул на занятый делом зад. — Мне достаются горькие вершки, а Кузьме-Два, — сладкие корешки. Так и живем, хлеб жуем. Кстати о еде. Поесть, нет? Задний брат со вчерашнего вечера, на голодном пайке… Озвереет, не успокоим. И для мутирования плохо.

— Для сына найдем сухарик. Заодно и пообедаем. — Оживился я. — Пошли в тень. Только вначале в речке ополоснусь, смою пыль дорог. Купаться пойдешь?

— Конечно папаня. — Улыбнулся Кузя. — Как учила рыжая начальница? Мойте руки перед едой, здоровее будете.

И наперегонки побежали купаться в реке. Ополоснувшись, и от души поплавав в прозрачной воде, усталые вышли на берег, расположившись под тенистой ивой, на густой траве. Между тем, Кузькин лошадиный зад, покончил с туалетом и потыкавшись слепо из стороны в сторону, уверенно побежал в нашу сторону.

— У него же глаз нет, как находит? — Удивился, глядя как Пегасий зад, ловко маневрирует между кустов.

— И ушей нет, и носа. — Хмуро доперечислил Кузя, присаживаясь рядом с расстеленной тряпкой обеденного стола. — Пищу получает через меня. Ему, вредному Кузьме — Два, для полного счастья, животных инстинктов хватает. Четырех. Поел, поспал, нагадил и размножился. Нахлебник-паразит, словом. Хуже чем я в молодости.

— Не мил к брату. — Усмехнулся, доставая из котомки еду. — Он же часть тебя, пусть и задняя. Родная половинка.

— Во-во. Половина. Нижняя, задняя. — Строго прикрикнул на подбежавший лошадиный зад. — Тпру! Сидеть сказал, а то жрать не получишь! Богато живешь папаня, где еду добыл? Заработал? Своровал?

— Премия. Шутка, шутка. — Разложив оставшуюся еду, поиздержавшуюся за четыре дня пути, гостеприимным жестом пригласил Кузю к обеду. — Долго рассказывать. Давай делись подвигами. Как оказался? Почему разделился? Как от Соньки сбежал?

— Сама сбежала. — Кузя не заставил себя ждать, приступая к еде. — Денег оставила. Типа премия.

— Круто. — Восхитился пасынком. — Поподробнее.

— Дело произошло так… — И Кузя, не отрываясь от еды, стал рассказывать историю приключений. Чего больше, правды или вымысла, не понял, но плел рулады Кузя вдохновенно.

— Когда Сонька — Золотая Ручка, утром притащилась с мешком добра и запиской, не поверил, но тетка пообещала дать кучу денег. Хорошую долю предложила, за непыльную работу. Сдуру согласился. Думал, бабок срубить, пока в гостинице дрыхните. Деньги всем нужны. Я неразумный был, соединенный. Жадный. — Кузя презрительно кивнул, на сидящий рядом с нами, неподвижно замерший лошадиный круп, едва подергивая хвостом. — Низкие помыслы одолевали. Задний брат условия диктовал. Хотелось перед девчонками повыделываться.