— Добро в человеке. Оно внутри каждого. Только зла много снаружи. Очень много. И становятся дублёными шкуры. И всё глубже и глубже под ними таится добро. У некоторых и вовсе исчезает. Скрывается под слоями брони. Человек защищается от мира, стремясь защитить свою сущность. Защитить добро. Наращивает слои брони. И не замечает, как сущностью становится броня. Только броня. И ничего внутри. С лязгом столкнулись. Почуяли равного. И раскатились. Ничего внутри. Ничего. И пустота вокруг.

М. С. гладит её волосы. Влажные немного. Проскальзывает несколько седых. Ещё с войны. Марина никогда не пользуется краской. Что есть, то есть. До чего же всё-таки она беззащитна перед этим миром. А хочет казаться сильной. Такая наивная и добрая. А хочет казаться циничной.

— Тревога. Ощущение тревоги. Оно никогда не покидает меня. Всегда жду беды.

— Говоришь, всегда… А какая беда может быть здесь и сейчас? Разве, что дождь пойдёт…

— Не знаю. Но вот вернусь. А на столе доклад. А там…

— Иногда думаю, почему так жесток мир? Почему люди не могут жить в мире? Ведь добра и красоты хватит на всех? И ищут-то все одного — покоя, спокойствия и гармонии.

— Тоже думала об этом. И не придумала ничего. Вижу зло. И сражаюсь с ним. Побеждаю. Смотрю на мир — а зла словно не стало меньше. И как бы не прибыло.

— Ты думаешь, что сражаешься со злом…

— А ты так не думаешь?

— Я просто не знаю. Зло порождает другое зло. Но поверженное зло не причинит больше зла. Зло будет творить победитель… Сложно это всё очень. Кто бы совершил большее зло. Я не возьмусь судить. Мир очень сложен. Но в основном плох. Я в какой-то степени вроде тебя. Тоже из тех людей, у кого принцип — Мы изменим мир, ибо он плох. Он и вправду плох. И тут разница. Я не знаю, как его менять. А ты думаешь, что знаешь. Хотя и обманываешь себя и других время от времени.

— Мир плох. И злое всегда стремится истребить прекрасное. Ибо мерзость где-то в глубине понимает, что мерзость, и словно стремясь оправдать самое себя, всегда уничтожает прекрасное. Что бы не стало внешнего напоминания о том, насколько мерзок ты сам. А прекрасное почему-то рождается снова и снова. Хотя зачастую и уничтожается быстро.

— Не думала, что ты когда-то скажешь подобное…

— Я часто говорю неожиданные вещи…

— Потому ты и М. С… И поэтому иногда не хочешь быть человеком.

— А что такое человек?

— Здесь как сказка. Только в ней нельзя жить вечно. Да и ты сама — многие ведь говорят — она словно из сказки. А люди частенько не любят тех, кто слишком уж лучше их.

— Я знаю.

— Я и не страшусь ничего, когда со мной Лунный цветок.

— Лунный цветок. Так вот значит как его зовут.

— Меч это часть твоей души, часть тебя. Это она. Как и твой Глаз Змеи. Словно подруга она мне. Как и Глаз Змеи твой самый верный соратник.

— Лунный цветок. Её так уже звали, или имя дала ты?

— Не знаю. Может, её так звали и раньше. Но увидела её, и поняла что это Лунный цветок. И она должна быть со мной.

— Впереди ещё много времени. Я не ощущаю себя готовой, чтобы началась новая маленькая новая жизнь. Не уверена, что смогу вырастить достойного человека. И пока не появится уверенности…

— Он ведь тебя любит…

— Я знаю. Но он все-таки сначала машина, а потом уже человек… И знаешь, всё-таки только один раз бывает в жизни весна. Сначала проходят холода. А потом приходит она… У кого яркая, у кого как. Но только однажды. И помнишь её вечно… И моя уже в прошлом…

М. С. похолодела.

— Ты говоришь как я… Совсем как я…

— Я даже знаю кому ты так говорила… Он ведь тебя любит. Искренне и по-настоящему. Как сейчас уже не умеют. Как в легенде или поэме. А ты…

— Что я… Давно уже отшумела моя весна. Очень давно. Да и не весна то была… Так, оттепель среди вечной зимы.

— Ничто не может длиться вечно…

— Но многое продолжается дольше человеческой жизни.

Через месяц после смерти Марины в одну из ночей первого осеннего месяца застрелилась Бестия. Утром заметили, что горит огонь в её кабинете. А она не выходила. Это показалось очень странным.

Она была уже холодной, когда взломали дверь. Сидела за своим столом. Изящный костюм на ней тот самый, в котором она была на похоронах. Только безжизненно свешивается с подлокотника кресла рука. И лежит на полу пистолет с орденом на рукоятке — одна из первых наград, полученная давным-давно. Но даже смерть не изменила вечно холодного выражения лица. Ибо не было уже на свете человека, при взгляде на которую теплел взгляд Кэрдин. Вот только остекленевшим навеки был теперь взгляд почти чёрных глаз. И не сединки в чёрных как смоль волосах. Теперь, мёртвой она вновь казалась молодой. Хотя ей больше восьмидесяти лет. Но слишком измучена за эти годы её душа. И слишком много в её жизни было огня. И слишком мало просто тепла и света.

И последней радостью в жизни, последней отдушиной была молодая Марина Саргон. Ибо она для неё словно младшая дочь. Поздняя, и видимо оттого самая любимая. О чём они разговаривали ночами? О какой жизни мечтали? Никто об этом так и не узнал. И не узнает уже никогда. Вместе с нею умерли и все мечты и надежды Кэрдин. Часто, уйдя от Кэрдин, она часами бродила по ночному городу. Одна. Всегда одна. Это её и сгубило.

И ничего уже не держит на свете Кэрдин Ягр.

Так не стало Бестии.

Масса народу пришла на эти самые пышные в послевоенной истории похороны. Сравнить с ними можно было только те, что были чуть больше месяца назад.

И на церемонии прощания с трудом удалось избежать новых смертей и не допустить давки. Ибо плакали по ней искренне. И масса венков легли к её гробу.

И немало перед гробом несли склонённых знамён. Её везли на лафете. Открыт был обитый алым атласом гроб. И покрыт он знаменем. И несли на бархатных подушках ордена. И меч. И первой за гробом шла М. С… И рядом шагал император. И высший генералитет, и министры. И многие другие. Скорбь о ней у большинства искренняя.

И чёрным казалось лицо М. С… Она-то ведь в первую очередь потеряла своего лучшего друга.

И только уже потом самого верного и прославленного соратника.

Гремели залпы последнего салюта. Навеки ушёл человек-эпоха.

Каким-то другим будет теперь этот мир.

Ибо больше нет в нём Бестии.

— Оперативной информацией тебя снабдили?

— Да. В полном объёме.

— И что думаешь.

— Через полгода в тех лесах только грибы и ягоды останутся. Как раз к тому времени и поспеют. Двуногую живность выведем.

— Какая ты самоуверенная!

— Какая есть. — Дина самодовольно усмехнулась. Радоваться — то и вправду есть чему. Двадцать шесть лет. Кровь с молоком в жилах играет. Красавица, каких поискать. Умна. И уже подполковник. Её высочество ненаследная. Дина дочь Софи, в общем. Но вокруг все относятся к ней так, будто она родная дочь М. С… Самой-то Дине это весьма и весьма лестно.

— Список полевых командиров читала?

— Ага. Вызубрила.

— Есть там один, по кличке 'ястреб' . Номер четыре, кажется. Из молодых, да ранний, не старше тебя будет. Ты его живым попробуй взять. А то завёлся Фьюкрост Робингудович, разбойничек благородный, мать его, и всю пропаганду мне портит.

— Он тебе не только пропаганду портит.

М. С. добродушно усмехнулась.

— Разговорчики в строю.

— Ладно, ладно, привезу я тебе этого 'тетерева' не в виде чучела. Но не стану обещать, что он вполне целым будет. Возможно, и полуразобранным. Сама чучело набьёшь, если захочешь. А с остальными как?

— А читала, небось, и сама, по кому сосенка горючими слезами обливается. Так что, обеспечь им свиданьице.

Дина злобно взглянула в сторону М. С., её злость явно относилась к материалам о повстанцах. И о 'деяниях' некоторых из них.

— За это тоже можешь не волноваться. Пеньковые галстуки я этому дерьму обеспечу.

— Смотри, не перестарайся. А то знаю я тебя.

Они обе возлежат на шезлонгах в 'саду' за домом М. С. в столице. На дворе конец пятого месяца, но довольно тепло. М. С. впервые за несколько лет решила отдохнуть. А Дина завтра должна уехать с очередной специальной миссией, на этот раз в южные регионы. Но этот день принадлежит им. Впрочем, говорят они обе о деле, хотя и в неформальной обстановке. Возле шезлонга М. С. стоит наполненная льдом пластиковая коробка, из которой торчат горлышки пивных бутылок. Рядом валяется парочка пустых. Возле Дины на столике высокий стакан с каким-то очень сложным коктейлем. Невдалеке столик, уставленный разнокалиберными бутылками. Некоторые явно довоенные. Подобные коктейли — одна из слабостей Дины. (Другая и самая известная — мужчины) Пива не пьет, считая слишком простонародным напитком. Впрочем, это единственное проявлением спеси. А стремление быть экстравагантной во всём у неё в крови сидит. И манеры зачастую довольно аристократичные. И одеваться она, когда хочет, очень даже умеет. Но и тупого солдафона из себя тоже частенько изображает. И делает это с видимым удовольствием.