— А что мне до этой веры? Я уже давно пресытился поклонением своей персоне.

— Ты предатель. Это я тебе так говорю. Хорошенько это запомни. Я ведь могу и не умереть в ближайшие несколько дней.

— Можешь. Не спорю. Кстати, ты в курсе, кто командовал частями, прорвавшимися к аэродрому и сорвавший вам эвакуации?

— Мне плевать.

— Некто полковник Ягрон. Ярн Ягрон. Слыхала про такого?

Она грохнула кулаком по столу. Задыхается от бессильной ярости.

— Вы-ы-ы-ы-родок. Такое же дерьмо, как и отец.

Отец Ярна пропустил 'комплимент' мимо ушей.

Пусть мать Ярна себя сначала в порядок приведёт. Пусть нормальный врач, а не санитар раны обработает. Выспаться ей тоже не помешает. Поесть нормально. Как ей, так и всем пришедшим с ней. Потом ещё поговорим. Когда в себя придёт. Хотя вряд ли она ласковей станет.

Бестия может думать о нем что хочет. И считать его каким угодно подлецом. На это право, есть немалые основания. Только вот зря демократы надеются получить от него голову Кэрдин на блюдечке. Никого из пришедших с ней не получат. Не получат, и тех, кто позже придёт. В городе ещё стреляют.

Не очень-то изменилась внешность с тех далёких времён, когда ещё не появилась Бестия. И была молода Кэрдин Ягр.

Саргон всё помнит. И ничего не забывает.

Торг императора с новой властью затянулся. Они хотели получить признание своей власти и осуждение путчистов. Заодно, естественно требовали выдачи всех, укрывшихся на территории его государства. А Саргон не долго думая, сослался на конвенцию о правах военнопленных, согласно которой интернированные могут быть переданы другому государству до заключения мирного договора только по их просьбе. К тому же, передача интернированных одной из воющих сторон прямо противоречит 'Конвенции' . А лично он, движимый соображениями человеколюбия, не намерен отпускать никого из интернированных до тех пор, пока не будет возможности их безопасного возвращения на родину. Среди интернированных имеются лица обвиняемые в воинских и уголовных преступлениях — гневно возразили ему. Слово императора- закон ответил он. Исключений не будет ни для кого.

Только Бестия не испытывала никаких иллюзий относительно мотивов его поступков. Но и благодарна императору она тоже вовсе не была. Старая память старой памятью, а долг долгом. И предательство всё равно остается предательством, из каких бы мотивов не совершалось…

Пусть Саргон Кэрдин и не предавал никогда.

Он предал намного более значительные вещи, чем какие-то старые чувства. Сложно оценить его роль в разрушении великой империи. Но роль эта на 200% негативна. По крайней мере, так считает она — Бестия Кэрдин.

Чернота. Тьма. И разноцветные круги пред глазами. В ушах какой-то непрекращающийся шум. То ли шум моря, то ли голос толпы. Голова раскалывается. Не продохнуть. Что с ней? Где она? Чуть шевельнулась. Боль ударила по всему телу. Обожгло холодом.

На этот раз смогла понять — лежит спиной на битых кирпичах, почти до пояса в воде. Воздух насыщен испарениями. Дышать тяжело. В лёгкие словно битого стекла насыпали. Или это с того раза, когда под химические мины попали, а противогаз поздно надела. При каждом вздохе по лёгким изнутри словно наждаком проводят. От боли из глаз текут слёзы. Старается дышать как можно реже.

Воздух отравлен продуктами человеческой жизнедеятельности. Теми самыми, из которых и состоит большинство людей.

Мерзкая, зловонная жижа человеческого общества. Сколько в ней захлебнулось, и сколько ещё потонет! Общество ненавидит выделяющихся. И чем ярче фигура, тем она отвратительнее. Как же ненавидят скоты любое проявление чего-то высокого! Любой плевок в свинскую рожу. Напоминание о твоей скотской сущности. А мы это напоминание в грязь, в хлам. И ногами чтоб не встала.

И иных и вправду затаптывают.

Иных. Но не её.

Она выберется.

Даже отсюда.

Тем более, тут только дерьмо скотов. И даже нет их самих.

Мысли о конце… Значит вот каким он будет — задохнуться от вони или быть сожранной крысами в канализационном коллекторе. Финал! Путч подавлен, М. С. пропала без вести.

Но она ещё жива. Знает, что если и ранена, то не тяжело. Но не пошевелиться. Крови потеряла вроде не много. Но очень холодно

Пришла в себя. Сколько прошло времени? Всего наверное, сутки, пошли вторые. Крыс пока нет. Но вроде поднялась вода. Значит, есть ещё и перспектива захлебнуться. Что же с ней? Ноги, руки, чувствует, но шевельнуть ими не может. С места не сдвинуться никакими силами.

Снова очнулась. Тьма не проходит. Шум в ушах. Сквозь него — голоса.

— У стены.

— Где?

— Там.

Вроде вода плещется. Не пошевелить ни рукой, ни ногой. Боль постоянна. Голоса приближаются. Темень не рассеивается.

— Черный. Баба.

Ломающийся голос великовозрастной шпаны.

— Живая? Глянь.

Этот намного старше, судя по голосу — дядька лет сорока. Мобилизованный, наверное… Хотя какая теперь разница?

Кто-то стоит над ней. Странно пыхтит, шаря по карманам. Ничего не видно. Тьма стоит по-прежнему.

— Вроде. Добить.

Тишина. Рук не чувствуешь. Неужели конец? Быть пристрелянной каким-то недоноском?

— Подойди-ка сюда

Шаги. Звук удара. И падения. Полный недоумения и какого-то скулежа голос.

— За что?

— За то, что дурак. Тащи носилки.

Ворочают. Как куль взваливают. Куда-то тащат. Долго. Хлюпанье и приглушенная ругань. Трубы тянуться на многие километры. Она помнит. Почему тащат? Почему не добивают? Или же… Догадались. Тогда. Что тогда?

Язык ещё ворочается во рту. Нащупала ампулу с ядом. Сейчас? Или ещё немного? Смерти боишься? Да, боюсь. Но она неизбежна. Я давно уже к ней готова. Только пришёл ли мой час? Или ещё нет? И почему не проходит темень?

Снова кто-то берется за подбородок, поворачивает голову. Переполненный сочувствием вздох (и не поймешь, настоящим или как!)

— Да… Слышь, Чёрная, говорить-то хоть можешь?

Язык шевельнулся во рту. Она и сама не знает.

— Да.

— Крепко же тебя приложило!

''Какого тебе надо? Хочешь поиздеваться перед тем, как добить?

— Эй, Чёрная, а муж-то твой чего тебя сюда отпустил? Не бабье же это дело.

Чёрная. Значит, пока всё-таки безымянная Чёрная.

— Убит он.

— Сейчас?

— Давно… Ан д Ар…

Молчание. Только вода хлюпает.

— Детей видать, у тебя нет, раз в такие дела полезла. Со сволочами этими власть делить.

— Да ваши сволочи не лучше наших.

— Это точно.

По разговорам поняла, что из канализации выбрались. Так сколько же она провалялась? Чувство времени не подводило никогда. Должно быть светло. Должно.

— Сейчас ночь?

— День.

— Почему темно?

Склоняются над ней. Поворачивают голову грубыми заскорузлыми пальцами. Зачем-то терли щёку.

— Да… Довоевалась ты Чёрная. Ослепла теперь.

Значит вот так. Совсем выбили. В самый необходимый момент.

— Совсем?

— Кожа как изнутри сожжена. С глазами не пойму что. Зрачок весь чёрный. И все сосуды полопались.

— Дай воды.

К губам приникла фляжка. Глотнула. Водка.

— Глотай, глотай. Успокаивай нервы. Чем это тебя? Никогда подобного не видал.

— Автомат чужаков у меня был. С лучевым прицелом. Взорвался в руках. От этого наверное.

Какой-то странный смешок.

— Что веселого?

— Да подумалось вдруг. Сколько лет прошло, а на свет люди всё одним путём появляются. И нового придумать не могут. А вот как убить человека или покалечить — каждый год что-нибудь новенькое придумают, да и из старенького ничего не забывают.

— Ну, а мне что подберёшь? Новенькое или так, штыком обойдешься? Или руки самому лень марать. Что не дал щенку меня добить? Пожалел?

— Нет. До крови жадный. Трус. Убивать нравится. А как под ваши гаубицы угодил — дерьмо только из ушей не текло. Сидит и трясется почти всё время. А раненых добивать — тут он первый… Чую — будь нормальный бой — стрельнул бы его. Мразь, а не человек.