– Мам, пап.

Лаголев вспушил одеяло. Где Натка? Нет Натки. В стороне твоя мамка, сынок. Ничего такого не делала. То есть, мы не делали, хотя, может, и собирались. Спать собирались да не собрались. Он кашлянул.

– Что случилось?

– Вам надо на это посмотреть, – сказал Игорь.

Глаза – с монеты в пять царских копеек.

– А яснее? – спросила, выглядывая, Натка.

– Остров, кажется, вырос!

Остров действительно вырос. От своей ниши он протянулся полосой на всю длину подоконника, занимая теперь едва ли не четверть всей кухни. Стоило только Лаголеву шагнуть к столу, как тепло накрыло его с головой.

– Видишь? – заулыбался сын.

Набросившая халат Натка встала у кухонной тумбы.

– Сантиметров тридцать не хватает, – сказала она, стукнув по полу босой ступней.

Лаголев почесал затылок и оглядел кухню.

– Не, ребята, вы как хотите, а пора делать перестановку. Стол, похоже, сюда уже не вписывается.

В человеке, который, подобрав ноги, сидел на асфальте в прорехе между домами и просил подаяние, Лаголев старинного друга узнал с большим трудом. Федька Шишлов зарос, подурнел, обзавелся свирепой бородой и шрамом через всю щеку. Одет он был в серый вязаный, расползающийся, в многочисленных катышках свитер и в брезентовые штаны, испачканные коричневой краской. Ботинки от полной гибели удерживали мотки скотча. Ногти на грязных, морщинистых пальцах были обкусаны и оббиты до черноты. Смотреть на него без содрогания было невозможно.

– Подайте копеечку!

Лаголев сыпнул в чужую ладонь мелочи, прошел шагов двадцать и вернулся.

– Федька?

Старинный друг сморщился, сжался, словно Лаголев не вопрос задал, а шарахнул камнем по плечу.

– Не-не.

– Как «не»?

– Ошиблись вы.

– Это я, Саня Лаголев. Био-Шурик.

Федька все же глянул искоса. На лице его вместе с узнаванием отразилось небывалое облегчение.

– Саня?

– Ну!

Шишлов зареготал и заперхал, выражая свою радость. Ладони его несколько раз ударили по коленям.

– А я думал… – он махнул рукой куда-то в сторону перекрестка. – А тут ты! Это ж встреча какая! Обязательно обмыть надо. Ты, я смотрю, при «бабках».

– Есть немного.

– Все! – Федька принялся подниматься. – Покупаем «пузырек» и отмечаем! Но за твой счет, усек? Я, видишь, на мели.

Он ожесточенно поскреб ребра через свитер.

– Я не пью, – сказал Лаголев.

– А я пью! – заявил Шишлов. – Мне в жизни без алкоголя нельзя. Мне жизнь запивать надо. – Он уцепил друга за рукав. – Так как насчет «пузыря»?

– Может, пива?

Федька сморщил физиономию, но затем одобрил и это предложение. Стало заметно, что у него здорово не хватает зубов.

– Можно и пива, – улыбнулся он, почесав горло под бородой. – С этого начинать даже предпочтительнее. По-научному. Градус должен только повышаться.

– Тогда жди, – сказал Лаголев.

Он решил спасти друга.

– Само собой, Саня! – Шишлов переступил с ноги на ногу и поднял руку со сжатым кулаком, выражая солидарность походу Лаголева в магазин.

Рот фронт.

В магазине Лаголев купил одну банку в ноль тридцать три литра. Не самого дешевого, не самого дорогого. Федька обрадовался подарку, как ребенок, посмотрел лукаво, дернул кольцо, присосался к жестянке. Лаголев смотрел, как он покачивается, вбирая в себя слабоалкогольную жидкость.

– Ф-фу!

Шишлов выдохнул, утер губы рукавом свитера и тут же сплющил опустевшую банку ногой. В руках его появился кулек.

– Оставь, – сказал Лаголев.

– Ну, ты что! – хрипло возразил Федька. – Алюминий!

Он положил жестяную лепешку к трем или четырем соседкам.

– Может, ко мне? – предложил Лаголев.

– Это деловой разговор, – кивнул Шишлов. – Пошли! Только по пути винца купим. Употребляю самый дрянной портвейн. Все полезно, что в рот полезло. И, кстати, тебе выйдет чистая экономия.

– Это уже дома.

– Дома? – Шишлов шмыгнул носом. – А что дома? Жена?

Они медленно пошли по улице. Федька прихрамывал. Жестянки бренчали. На Федькин костюм оглядывались.

– Жена, – сказал Лаголев. – И сын. У тебя же вроде тоже жена была.

– Ушла, – скривился Шишлов и подался ближе к другу: – Веришь, – доверительно сообщил он, – проигрался я в пух и в прах. Машину, квартиру – чуть ли не одним махом. Еще людям остался должен, серьезным людям. Знаешь, сколько?

Лаголев качнул головой. Федька стрельнул глазами по сторонам, словно боялся, что их подслушают.

– Двадцать пять тысяч! – выдохнул он.

– Много, – сказал Лаголев.

– А то! Бегаю вот, скрываюсь. У тебя недельку перекантоваться можно? О тебе, думаю, не знают, мы ж лет семь не контактировали. Пересплю в уголочке на кухне. Или на балконе! – жарко произнес Шишлов. – Сейчас тепло, можно и на балконе.

– У меня нет балкона.

– Жаль.

– Но мы что-нибудь придумаем, – обнадежил Лаголев.

Федька поверил в счастливую свою судьбу.

– Знаешь, – заговорил он, бодро вздергивая ногу при ходьбе, – ты мне «пузырик» в день ставь, и я буду сидеть тихо-тихо. Как таракан. Ну, еще шпротину с хлебом кинешь. Потому что без закуски целый день никак нельзя.

Лаголев улыбнулся.

– Посмотрим.

Вытянулась, прикрылась вдали поворотом Лесная.

– Жуткие, знаешь, люди пошли, – сказал Шишлов обеспокоенно, – видят, что человеку край, что не отыграться ему, и ни гроша за душой, все, говорят, не человек ты уже, а долговая расписка. Сгинь, говорят, со свету.

Лаголев остановился.

– Федор, – взял он друга за плечи, – скоро в твоей жизни все изменится. Это я тебе обещаю. С этого же дня.

Шишлов шмыгнул носом.

– Охотно верю!

– А на счет долга твоего… Не знаю, на работу устроишься да мы поможем…

– А ты, значит, это… Бога за яйца, да?

Лаголев шагнул через дорогу.

– Нет, – сказал он. – Просто у меня есть остров.

Федька пропустил гремящий разболтанными бортами грузовик и заковылял следом.

– Постой, Саня, это что, как у Крузо что ли? Он, твой остров, где, на севере, на юге? Откуда у тебя такие «бабки»? Наследство из-за границы? Или хапнул где-то, что плохо лежит? Ты всегда был головастый!

Он затряс пальцем.

– Придем, увидишь, – сказал Лаголев.

Они зашаркали по тротуару.

– Я бы на теплый остров – с удовольствием, – сказал Шишлов, мимоходом одергивая свитер. – Чтобы солнце и виноградники. Лежишь, винишко попиваешь. Жизнь этого... как его? А! Патриция, во!

– У меня другой остров, – сказал Лаголев.

Родная пятиэтажка засерела облупившимся, траченным дождями фасадом. Старинный друг закрутил косматой, неухоженной головой.

– А где тут ларьки у вас? – нахмурился он. – Ты же мне это, портвешок обещал. Надо бы затариться.

– Все дома.

– Да я бы уже употребил.

– Встанешь на остров, может и не захочется, – сказал Лаголев.

– Чего? – Шишлов хохотнул. – Био-Шурик, ты остров себе дома что ль насыпал? Из первостатейного песка?

Лаголев не ответил.

– Но райончик у вас тихий, кажется, – сказал Федька, разглядывая погнутые детские качели. – Ни ресторанов, ни игорных клубов. Видеопроката даже что-то не видать.

– Этого добра в самом конце Лесной много. Там и «Огонек», и несколько кафе. А видеопрокат у нас через дом.

– Надо было тебе два пива заказать, – вздохнул Шишлов.

Они добрались до подъезда и поднялись на четвертый этаж.

Натка была на работе, сын в школе. Лаголев заставил друга сбросить ботинки и первым делом повел того в ванную. Дал полотенце, показал мыло.

– Мойся.

Федька качнулся в проеме.

– Как-то не по-дружески.

– Ну не могу же я тебя такого, за стол, – объяснил Лаголев.

Возразить ему было сложно. Шишлов похмыкал, покривился и потянул свитер через голову.

– Горячая-то хоть есть?

– С утра была.

– А ты давай тогда на стол че-нибудь…

Федька закрылся в ванной. Зашумела вода. Пока друг мылся, Лаголев вскипятил чайник, сделал несколько бутербродов, вымыл кружки и поставил их на освобожденный от растений подоконник. Обновленная кухня не имела стола, зато рядком у стены с окном расположились аж семь разномастных стульев. Неким заменителем стола служила круглая, принесенная Галиной Никитичной этажерка. В нижнем отделении ее помещалась сахарница и розетки с вареньем, на верхнее ставились чашки и блюдца.